Архипелаг шталаг. Минск был затянут лагерями смерти как паутиной
Минск был затянут лагерями смерти для военнопленных как паутиной. Счёт убитых приближается к ста тысячам, большинство никогда не будет опознано.
Сейчас на этом месте дети играют в лазертаг, а взрослые — в страйкбол. Отличные декорации для игры в войнушку — окраина Минска, полуразрушенные довоенные казармы, склады и боксы. Лучшего места просто не найти. Если идти уверенно вперёд. И не вспоминать о том, что тут было раньше.
Когда-то здесь, в Масюковщине, был военный городок и дисбат № 8. А ещё раньше, в годы оккупации, — один из самых больших и страшных лагерей военнопленных: шталаг 352.
Шталаг 352 был создан в августе 1941 года. Фронт ушёл на восток. Блицкриг в те дни ещё казался немцам реальностью, военнопленные исчислялись уже миллионами, и на оккупированных территориях в спешном порядке началось обустройство лагерей.
В Масюковщине до войны стояла кавалерийская часть, были построены бараки, а рядом проходила железная дорога. Именно по железной дороге и привозили сюда первые партии узников. К ноябрю 41-го в шталаге было уже 140 тысяч военнопленных. В полуразрушенные бараки, рассчитанные на 60–70 человек, загоняли по 400–500.
Ворота Липпа
Комендантом лагеря был назначен майор Остфельд, а его заместителем — капитан Липп, садист и сволочь. На воротах лагеря, через которые загоняли военнопленных, он повелел повесить табличку "Липптор" — "ворота Липпа".
Именно там, за воротами, начинался ад — впрочем, не для всех. Многих расстреливали на месте — тех, кто кричал "Да здравствует советская власть!" или "Стреляйте, гады, я коммунист!". Расстреливали и тех, кто отказывался снимать советскую военную форму. Остальных отправляли на оформление к писарям — тоже пленным. Кроме стандартных фамилии, имени, отчества, звания, военной и мирной профессий, непременно записывали девичью фамилию матери — выявляли евреев. Все, разумеется, называли мам Сидоровыми. И тогда хитроумный капитан Липп придумал, как их разоблачить. Однажды утром всех военнопленных начали партиями выводить на плац, приказали снять штаны. И капитан Липп шел лично мимо строя, выявляя тех, кто был обрезан. Бил кулаком в лицо, выплевывал слово "юде". И тут же стрелял.
Слова без буквы "р"
Правда, те, кто в тот день находился в лазарете или был отправлен на лесозаготовки, уцелели. В том числе, Эмиль Альперин. В лагере он назвался Дмитрием Басманенко. Проверки капитана Липпа избежал. А чтобы не выдать себя случайно грассирующим "р", тщательно подбирал слова, в которых бы не было этого звука.
Позже Альперина перевели в Бухенвальд. Он выжил. Но потом всю жизнь, сам того не замечая, даже в обычном разговоре старательно подбирал слова без смертельно опасного "р".
Вместо "который час?" говорил "как поздно сейчас?" Вместо "напиши адрес" — "напиши, где ты живёшь". И так до самой смерти в 2009 году.
По лагерю капитан Липп всегда ходил с плёткой и по дороге избивал заключённых — просто так, для порядка. Если истощённый человек падал, добивал из пистолета. А в 43-м решил, что лагерю позарез нужен театр. И собрал бригаду из 60 человек, которые вечерами после тяжёлой работы должны были петь, танцевать и показывать акробатические номера. Никто не отказывался — это было лучше, чем расстрел. Никаких языков, кроме немецкого, этот садист не знал. А потому хор военнопленных вместо "Спят курганы темные" пел: "Сквозь ограду смертную, сквозь кольцо колючее в лес бежал из лагеря парень молодой". А пленный Андрей Мягков даже спел во весь голос песню собственного сочинения: "Кулаком костлявым, мёртвенно-сухим, трупы шлют проклятья извергам своим".
Эстеты шталага 352
А трупов было всё больше. Расстреливали в шталаге постоянно. И вешали. И забивали до смерти. И натравливали на измученных людей овчарок. Даже повод для расправы им не был нужен. Те, кто выжил, вспоминали, как два охранника с собаками заключили пари, которая из них быстрее загрызет пленного. И спустили каждый свою псину на случайно выбранного узника. С азартом считали потом секунды.
Пытавшихся бежать вешали непременно на плацу — крюками за подбородок, и те умирали мучительно и долго. Обезумевших от голода узников, которые пытались встать второй раз в очередь за кружкой баланды, расстреливали тут же, в очереди. А однажды по пути на лесозаготовки охранники выхватили из рабочей бригады двух человек, заставили быстро вырыть яму, а затем выстрелили им в затылки на краю той ямы. И объяснили остальным: эти двое поплатились за то, что во время движения колонны вышли из строя — кто-то из местных жителей пытался незаметно подбросить им краюху хлеба.
Свидетельства каким-то чудом выживших в шталаге, хранящиеся в минском музее истории Великой Отечественной войны.
В 1942 году в лагере появился внутренний приказ для сотрудников: не фотографировать казни и трупы и не пересылать уже имеющиеся фотографии в Германию, поскольку изображение на этих снимках неэстетично. Зато позже, в сорок третьем, когда капитан Липп захотел настоящего эстетического наслаждения и начал сколачивать концертную бригаду, фотографирование очень даже поощрялось. Ещё бы — среди военнопленных оказался солист ансамбля Моисеева Евгений Дианов! Грех было не сфотографировать его в танце и не отправить снимок на родину: пусть семьи знают, что их мужья и отцы проводят время культурно — с концертами, а не с бесчисленными трупами.
Акробаты из той артистической бригады, между прочим, смогли бежать. Во время работы на лесозаготовках конвоиры разожгли костёр, чтобы греться, пока пленные работают. Несколько артистов устроили шоу для конвоиров — начали прыгать через костёр, демонстрируя всякие сложные сальто. А потом в прыжке подбросили в костёр мокрую хвою.
Повалил дым, и акробаты рванули в лес, пока конвоиры откашливались и тёрли глаза. Это был настоящий бенефис.
Тиф — союзник Гитлера
Если осенью 41-го, в самом начале существования шталага 352, расстреливали не только из азарта, но и из соображений целесообразности — слабых, больных, не держащихся на ногах, то в декабре подобные соображения отпали сами собой. Можно было уже не тратить патроны. Лучшим союзником администрации лагеря стал сыпной тиф. А истощение, цинга, туберкулёз работали не хуже садистов из охраны. Эпидемия косила по несколько сотен человек в день.
За долгую зиму 1941–1942 годов в лагере умерли 55 тысяч человек. Их вывозили из лагеря и сбрасывали в карьер напротив ворот. Живые до последнего скрывали мёртвых, поднимая их руки во время перекличек, чтобы получить за них пайку. Соседство с мертвецом оправдано, если приносит кусок хлеба и плошку баланды.
Именно таким в шталаге 352 был дневной паёк военнопленного: 80–100 граммов эрзац-хлеба и два черпака баланды из картофельных очисток и соломы. Миски заключённым не выдавали — они использовали старые котелки, банки от консервов, найденные где-то черепки от разбитых немецких тарелок, собственные шапки и пилотки. Те, у кого не было ничего, просто подставляли ладони под черпак.
В сорок третьем в лагерь привезли пять тысяч итальянцев. Эпидемия тифа осталась в прошлом, но подоспела малярия. К моменту освобождения этого шталага из пяти тысяч итальянцев в живых остались 98.
А ещё заключённые перед сном мастерили игрушки — змеек, петушков. Особенно, вспоминал Эмиль Альперин, удавались петушки:
"На доске крепилось пять петушков, внизу груз раскачивал птиц, и создавалось впечатление, что они клюют. Эти игрушки обменивались в деревнях на еду, картошку, махорку. Вечерами в каждом бараке базар — все что-то меняли. Даже ложку украденной в лазарете мази Вишневского — на пол-пайки хлеба. Особенно было трудно тем, кто курил. Была такса — черпак баланды или полпайки хлеба за одну сигарету".
Правда, тех, кого ловили во время торгов на убогом лагерном чёрном рынке, расстреливали.
Контакты.de
В конце девяностых немецкий фонд "Контакты" начал поиск выживших советских военнопленных. И пусть к тому времени в живых не осталось почти никого, нескольких человек найти все же удалось. В их числе — узник шталага 352 Владимир Караваев. "Контакты" просили его прислать воспоминания. Караваев, которому было уже 85 лет, откликнулся. Он вспоминал, как работал в портняжной мастерской. Его начальником был майор Руперт из Франкфурта-на-Майне. Так вот, майор рассказывал, что читал "Пучкина" и Достоевского, а военнопленный Караваев в ответ ему — что читал Гёте и Шиллера. Работал Караваев и кочегаром, и дворником при комендатуре, а на такой работе невозможно было обойтись без общения со своими тюремщиками.
"Не все немцы были извергами-фашистами, — писал Караваев. — В октябре 1941 г. конвоир по имени Фриц приносил нам кусочки хлеба и говорил: "Если бы Гитлер не напал на вас, то ещё, может быть, продержался бы года три. А теперь ему капут". Другой солдат говорил: "По мне всёе равно, пусть бы Сталин и Гитлер сошлись, и кто кого побьёт, тот и будет начальник"… В декабре 1941 г. я заболел: высокая температура, озноб, головные боли. Но меня не выкинули из комнаты, а совершенно незнакомый немец-военный, наверное, ефрейтор, 3 дня приносил какую-то жидкость, давал выпить по полстакана, и я поправился. Осенью же 1941 г. меня направили помощником кочегара центрального отопления дома, в котором жили немцы. Однажды в окне котельной, которое было на уровне земли, мы увидели котелок на шнурке. Мы моментально опорожнили его, и он уплыл. Как сейчас помню, в котелке была тушеная зеленая фасоль в стручках и соусе. И так было несколько раз.
В сорок третьем Караваеву удалось бежать. До освобождения Беларуси он партизанил, потом остался восстанавливать Минск. После победы получил подарок от Уинстона Черчилля — костюм. И от Рузвельта — отрез ткани. Окончил медицинский институт и 49 лет работал рентгенологом. В СССР эти медики могли уходить на пенсию в 50 лет при условии, что десять лет отработали в рентгенкабинете. А тут — все сорок девять. Почти полвека. Но что такое рентгеновское излучение после шталага 352? Так, дразнилка. Караваев прожил девяносто лет. А в 2006 году немецкий фонд, занимавшийся поисками бывших военнопленных, оказал рентгенологу Караваеву материальную помощь — 300 евро.
После войны
После войны шталаг несколько лет ещё оправдывал своё название. Теперь там оказались другие военнопленные, немецкие. Они работали на стройках, восстанавливали Минск. Днём эти новые военнопленные работали, а вечерами ходили по окрестным домам и просили поесть. Кварталы, построенные пленными немцами, в Минске и сейчас считаются отличным жильем — двух-трёхэтажные дома с толстыми стенами, высокими потолками, уютными двориками, — лучше многих новостроек.
С тех времён прошло много долгих лет. И теперь на месте шталага-352 дети и взрослые азартно играют в войнушку. А там, где находилось его городское отделение "Выставка" (это совсем неизвестный лагерь, где погибли ещё 10 тысяч человек), и вовсе построили часовой завод. Город должен был жить, но жить ему было негде. Масюковщина, Дрозды, Тростенец, Переспа, Новинки, Шашковка, лагерь на улице Широкой — весь город был затянут шталагами, лагерями для гражданских, гетто, как паутиной. Вот и отстроили светлое будущее — прямо на захоронениях. Воткнули памятные знаки во дворы жилых домов, на бульвары, в рощи и парки. И город привык, приспособился. Отмечает памятные даты, возлагает венки и цветы. А салюты, чем дальше от войны, тем пышнее и ярче.
Всё как положено: ничто не забыто, никто не забыт. Вот только лица и имена уже помнятся плохо. И страшные цифры потерь — с ними были всегда нелады. Видно, с памятью что-то не так.
