Допрос длился 36 часов: Юлия Слуцкая о 8 месяцах в СИЗО и внезапном освобождении

19 августа четверо фигурантов “Дела Пресс-клуба” неожиданно оказались на свободе — после почти 8 месяцев в СИЗО. На следующий день основательница Press Club Belarus Юлия Слуцкая нашла несколько минут на то, чтобы рассказать Еврорадио об этом страшном времени, розовых очках, сокамерницах, которые собирались в колонию, и о случайном — через “кормушку” в двери камеры — “свидании” с сыном, которого задержали в тот же день, что и её.

Но начали мы с вопросов о том, на каких условиях ей удалось выйти на свободу, и имеет ли к этому отношение инициатива Юрия Воскресенского.

Еврорадио: Вы теперь свободный человек? Или "висит" какое-то дело?

Юлия Слуцкая: Вся команда пресс-клуба, и я тоже, — мы вышли по помилованию. Это помилование в результате прекращения уголовного дела по статье 88-1. Поэтому чисто формально я свободный человек. Но я себя свободным человеком не ощущаю.

Еврорадио: День освобождения. Когда вы поняли, что вас будут освобождать?

Юлия Слуцкая: Сначала пришел прокурор c сообщением о прекращении уголовного дела. Это было до обеда, может быть в 11 часов. Но я не верила. Не верила до самого последнего момента. У меня было время собрать вещи, ну и где-то после обеда нас отвели в так называемые "отстойники". В самом низу есть такие камеры. Перевалочные, скажем так. Они очень сильно пахнут туалетом и хлоркой. Я сидела и переживала, что я сейчас вся пропахну. Выйду, а я вся пахучая. Это было мое самое большое переживание в тот момент. Это длилось еще часа три. Мы ходили куда-то, мы получили деньги, которые были у нас на счету. Пошли с вещами на обыск, был обыск. Потом подписывали ещё какие-то бумаги.

Еврорадио: Вы тогда впервые за восемь месяцев увидели Петю?

Юлия Слуцкая: Не впервые. Один раз было такое чудо, когда в жару были открыты "кормушки", было послеобеденное время, тишина стояла, на удивление. И вдруг я слышу голос: "Передайте Юлии Слуцкой привет от сына". Я быстренько подбегаю к кормушке, а там стоит Петя. Ну его вели "на кабинеты" и видимо вели девочек. Его оставили ждать, а наша камера прямо на выходе. Я присела, увидела его, и немножко с ним поговорила.

Еврорадио: Ваш выход на свободу как-то связан с инициативой Воскресенского по помилованию политзаключённых?

Юлия Слуцкая: Никаким образом это не связано с инициативой Воскресенского, насколько это я понимаю. Нам действительно пришли, всем заключенным из нашей камеры, которые сидят "по политике", письма от Воскресенского с предложением написать ему письмо о том, что мы хотели бы через него получить амнистию. Из нашей камеры ему не ответил никто, и я в том числе. И это было всего за две недели до “Большого разговора”. Такие дела не делаются так быстро. 

В первый раз к нам пришли с предложением написать прошение о помиловании давно, в начале лета. К Воскресенскому это не имело никакого отношения. Я тогда сомневалась. Но потом приняла решение согласиться. Во-первых, потому что я не одна, со мной команда. И людям надо жить, а не сидеть в тюрьме. Во-вторых, потому что нам не пришлось, не нужно было оговаривать кого-то. Если бы нужно было кого-то оговаривать, то этого бы не произошло — мы бы сидели. Мы оговаривали только себя. И мы приняли решение, что нам всё равно, мы это сделаем. Я просила ребят, чтобы они приняли такое же решение.

Мы много в камере разговаривали об этом. И у нас есть люди, которые никогда не подпишут помилование. Это их позиция. И они имеют на это право. Но мы имеем право на нашу позицию. Я считаю, что быть на воле важнее.

Еврорадио: Расскажите про день задержания восемь месяцев назад.

Юлия Слуцкая: Все мы знали, что такое может произойти, даже морально готовились. Но это то, к чему никогда нельзя быть готовым. И когда это происходит, ты до последнего не веришь, что это происходит всерьез. Мне все время казалось, что это какое-то недоразумение, что скоро все рассосется. Это такая очень большая слабость, это то, что делает нас слабыми в такие моменты. Понимая это, там работают хорошие психологи, они этим манипулируют. То обещают выпустить, если ты что-то расскажешь что-то, то орут, говорят, что посадят на нары под бездомную, которая будет на тебя… То есть все это применяется туда-сюда. Мой первый допрос длился 36 часов, чтобы вы понимали. Это без сна, когда я уже без сил, просто попросила разрешить мне поспать, сказала, что я ни слова больше не могу говорить, я просто без сил. И я поспала час на столе при включенном свете, положив голову на руки на стол.

Еврорадио: Когда вы узнали, что вашего сына задержали?

Юлия Слуцкая: В конце этого допроса, перед тем как нас увезли на Окрестина. Мне тогда предъявили постановление о задержании. Или о применении такой меры пресечения, как арест, я уже честно говоря не помню, какое именно. И там уже был мой сын, я поняла, что задержали большую часть команды и его в том числе. Я очень долго не понимала, за что. Версии были самые разные. И допросы были тоже самое разные. В конце, когда я увидела вот это постановление, и увидела, что там налоги — мне стало смешно. Мне показалось, что все это детский сад. И сейчас мы с этим все быстренько справимся. Ага.

Еврорадио: Как вообще из камеры СИЗО выглядит то, что происходит за стенами изолятора?

Юлия Слуцкая: У нас было очень кривое зеркало. Во-первых, практически все новости мы получали через белорусское телевидение. Я очень многое узнала за это время о белорусском телевидении. Там открытый язык вражды. Неприкрытый, откровенный. И это, конечно, очень больно было слышать. 

Иногда мы могли догадываться, что произошло, потому что в авторских программах достаточно часто обсуждались новости, хотя прямо не говорилось, о чём это. Это тоже одна такая примета, что-то обсуждать, не говоря, что обсуждают. Но в принципе, имея навык работы с информацией можно было что-то выловить

Ещё одним источником информации были люди, которые к нам прибывали. Состав камеры постоянно менялся. Не потому что люди выходили на свободу. За все время, сколько я была, на свободу вышла только одна — Татьяна Гацура, когда у неё истекли десять суток. У нее четверо детей, я так понимаю, что она по этому вышла. И то, когда Таня уходила, мы не понимали, переводят её в другую камеру или выпускают. Мы надавали ей апельсинов, яблок… Это был единственный случай, когда у нас человек вышел на свободу. 

Когда я только попала в СИЗО, для меня было дико, что девочки обсуждали как они поедут в колонию в Гомеле. Они готовились, списки какие-то пересылали: что можно, что нельзя. Можно только черное, всё без капюшонов, байки черные, кеды черные, майки черные. И даже на носках не может быть полосочки и пятнышка — они все должны быть черными. Я слушала и думала: "Боже, почему они об этом думают, всё произойдет раньше, чем придёт это время". Но пришло время, и эти девочки поехали на Гомель. Это студенты, они пока еще не в колонии, но они в гомельском СИЗО, на апелляции. Это Антонина Коновалова, которая шла по делу "Армии с народом". Она по-моему тоже ещё в СИЗО гомельском. Но вот ещё пара дней и они будут в гомельской колонии. И очень много людей уже уехали в гомельскую колонию. И оказалось, что я по-прежнему в розовых очках. Это было очень грустно.