“Где вы были 8 лет?” История украинки, которая уехала из Донецка в Минск

Валерия [имя изменено] только с четвёртого раза смогла посмотреть интервью Кучеры для Дудя. Когда она слышит от российских пропагандистов вопросы про “8 лет”, начинает кричать на телефон.

Последние восемь лет Валерия прожила в Беларуси. Восемь лет назад её счастливая благополучная семья стала семьёй беженцев из Донецка.
 

“Я думала, просто пересидим две недели у родственников на море”

Новый 2014 год семья Валерии встречала в новой трёхкомнатной квартире в центре Донецка. Только-только закончили ремонт. Недавно родился второй ребёнок. А в апреле 2014 года началась новая жизнь. Когда уезжали из Донецка, младшей дочери не было и полугода.

— Никто не ожидал, что это будет что-то серьёзное, никто не ожидал, что это будет надолго. Мы жили в спокойном городе, он развивался — и мы просто не представляли, что в нашей жизни может случиться война.

А в конце мая начались бомбёжки, прилёты в город. Когда начали бомбить аэропорт, муж отвёз нас к родственникам в Севастополь. С собой взяли купальники, детские вещи, памперсы и коляску. Вот и весь багаж. Я думала, просто пересидим две недели на море. Может, месяц.

В Севастополе я и дети пробыли до октября, а муж всё это время был в Донецке. Когда стало прилетать по жилым районам, стало понятно: зимовать будем не дома.

Из Донецка пытались выехать в Запорожье, в Киев, в Черкассы — не вышло, работы там не было. И тут мужу Валерии предложили поработать в Беларуси. Временно — на три месяца, но семье и не нужно было больше. Валерия была уверена, что через три месяца она уже вернётся в свою донецкую квартиру.

— В ноябре 2014 года мы приехали в Беларусь. Каждый день я думала: скоро, скоро вернёмся домой. Только через год пришло осознание, что домой мы больше не поедем.
 

“Не было денег купить хлеб и лекарство для детей”

Валерия вспоминает Чемпионат Европы по футболу в 2012 году. Некоторые матчи играли на Донбасс-Арене. Гости со всего мира, украинские флаги, песни. Украинский язык, русский язык — до 2014 года она ни разу не сталкивалась с языковой проблемой.

Любой старый снимок Донецка напоминает о счастливой жизни до 2014 года.

— До отъезда у меня была стабильная, прекрасная жизнь. Шикарная квартира, работа, планы для детей, расписанные на много лет вперёд. А в Беларуси бывали дни, когда у меня не было денег, чтобы купить хлеб, не было денег, чтобы купить детям лекарства. Иногда приходилось вызывать ребёнку скорую, потому что я не могла себе позволить отвести его в поликлинику и заплатить за врача.

Но только дети и были поддержкой. Я понимала, что если остановлюсь, они не выживут. Съемная квартира, никаких запасов денег. И куда мы пойдём? Но смотрела на детей и понимала, что нужно выжить. Выжить, а не умереть — именно такими категориями тогда мерялось.

Людям, бегущим от войны, нужна не только крыша над головой и горячая еда — им нужно помочь разобраться, куда они попали и на какую помощь могут рассчитывать. Как легализоваться? Как найти работу?

Самой Валерии восемь лет назад никто не подсказывал. О возможности оформить допзащиту она случайно узнала спустя год жизни в нашей стране. Сейчас она даёт советы вновь прибывшим:

— Начинайте с легализации. Получите официальное разрешение на пребывание в стране сроком на 90 дней, и за это время подайтесь на дополнительную защиту.

Потом можете начинать поиски работы. Когда у вас на руках будет ходатайство, подтверждающее, что вы уже подали документы на оформление допзащиты, компании согласятся рассматривать ваше резюме. После этого оформляйте годовое разрешение на пребывание в стране.

Пока я не оформила допзащиту, моё резюме даже не рассматривали. Наверное, согласись я на неквалифицированную работу, было бы проще. Я знаю, что в те годы украинцев брали в детсады нянечками, например. Но я хотела устроиться работать по специальности, а многие работодатели не хотели связываться с трудностями, которые возникают при оформлении на работу иностранца.

Если честно, я не совсем понимаю, почему люди всё ещё выбирают для переезда именно Беларусь. По крайней мере те, у кого нет в вашей стране родственников или близких друзей. Наверное, в той же Польше их пугает незнакомый язык. А менталитет белорусов похож на наш, и язык нам знакомый. Да, Минск был комфортным для жизни городом, но кроме допзащиты никакой помощи для беженцев в Беларуси я не нашла.
 

Всё неоднозначно?

В Донецке остались многие знакомые Валерии. Женщины оставались из-за мужей, а кто-то — из-за страха уезжать в неизвестность. В Донецке осталась и мама Валерии.
Недавно она приезжала в гости к дочери в Беларусь. Валерия в очередной раз предложила ей уехать, а мама в очередной раз отказалась.

— Люди ко всему привыкают. За эти годы мама научилась воспринимать попадания ракеты в пяти километрах от дома как “далёкое”. Не поеду — и всё.

Но все эти восемь лет жизнь в Донецке была невероятно сложной, а первый год был страшный. Были разрушения, были попадания в большие жилые дома, в частные домики. У нас есть выжженные районы, которые выглядят так, как сейчас выглядит Мариуполь, как выглядит Бахмут.

А когда перестало быть так страшно, начались другие сложности. Киев не выплачивал пенсии, не давал поддержки людям, которые остались жить на тех территориях.

Моей маме блокировали пенсию. Помню, она приехала ко мне в гости в Беларусь — мы тогда уже переехали — а когда вернулась домой, оказалось, что пенсии больше нет. И такой же пенсионер, который сменил прописку на киевскую, мог спокойно получать выплаты. Такое неравноправие породило и негативное отношение к киевским властям.

И когда мы в 14-м году выезжали из Донецка в другие украинские города, к нам было сложное отношение. Разное — но в большинстве своём недоброжелательное. Людям, приехавшим из Донецкой области, не сдавали квартиры, отказывали в выплатах, блокировали банковские карты, пока они не предоставят документы о том, что они переселились.

Многие за это время решили: не нужны мы Украине — и ладно. Иногда они выбирали решать свои обычные бытовые жизненные вопросы через Россию.

Но несмотря на эту обиду, я не понимаю, что должно быть в головах у людей, чтобы оправдывать то, что случилось 24 февраля. Это не освобождение Донецка.

И теперь тоже самое, что делали с Донецком, случилось с Бахмутом, городом, в котором жила моя прабабушка. Я помню некоторые места, а когда вижу его сейчас, у меня мурашки идут по коже. Мне кажется, сейчас у меня голос меняется, когда говорю об этом.

Валерия говорит об этом, потому что среди её знакомых есть те, кто ходил на организованный Россией так называемый референдум. Есть те, кто радовался, что Россия “наконец-то их приняла”. А есть те, кто не верит в обстрелы Россией украинских городов.

— Я не знаю, что происходит с людьми под влиянием пропаганды. В Донецке у меня осталась хорошая знакомая, девушка с двумя высшими образованиями. Она не верит, что Россия бомбит Украину. Правда, она не верит. Она говорит мне: “Пойди и сфотографируй эти обстрелы”. Она говорит: “Поезжай в Бучу и сфотографируй”.

Я ей рассказываю, что отец моей подруги пережил в Буче дни оккупации. А она отвечает — у него галлюцинации.

Для самой Валерии всё стало “однозначно”, когда она впервые увидела танки и людей с оружием в центре своего города.

— Я всегда понимала: если что-то летит в сторону Донецка, значит, летит и из Донецка. Я видела, кто приехал в наш город в 14-м году, видела, кто занимал там руководящие посты. И у меня однозначная позиция: если бы не было этих людей, не было бы и этих сложностей.

До того, как начали бомбить приграничные районы, в ополчение из моих знакомых уходили только те, кто не мог устроиться в обычной жизни. У меня такие примеры. Хоть допускаю, что есть и другие.
 

“Меня не покидает чувство вины”

Сейчас семья Валерии живёт в Польше. Младшая дочь считает своей родиной Беларусь — другой она не помнит. Старший сын уехал из Донецка, когда ему было три года. Только иногда, когда он смотрит на старые фотографии, Валерия замечает у ребёнка вспышки воспоминаний.

— И всё равно дети знают, что они украинцы. А когда приехали в Польшу, когда стали встречать других украинских детей, начали задавать вопросы — мама, а почему мы не говорим по-украински? Мама, давай говорить хотя бы дома. Мне нравится эта подсознательная любовь к своей родине.

Сама Валерия в Польше общается в основном с украинской диаспорой. Все они хотят вернуться домой. И неважно, что у некоторых из них дома больше нет.

— У многих мужья на фронте. И на этих женщин особенно тяжело смотреть. Я чувствую, что они, глядя на меня, понимают: я могла бы быть с другой стороны. Ведь я из Донецка.

Наверное, у них есть на меня обида за то, что тогда люди не собрались, не отстояли. И если честно, у меня есть чувство вины, коллективной ответственности за всех жителей Донецка, которые тогда не поняли, к чему всё это может привести.

Я думаю, если бы мы знали, к чему идет, люди были бы активнее, выражали бы свою позицию громче. А мы думали, что всё это — политические игры, и политики разберутся сами. Меня не покидает чувство вины за то, что мы не сделали тогда.

Но я говорю за себя. Я сожалею, что я не вышла, что я не сделала. Но я никогда не обвиняю других, потому что все мы знаем, какими могут быть последствия.