Нация, воспрявшая на протестных маршах: интервью со Светланой Алексиевич

Существует мнение, что белорусская нация начала формироваться сравнительно недавно. При этом упоминается, что важную роль в её становлении сыграли события августа-2020 в Беларуси. Действительно ли протесты стали колыбелью белорусского самоосознания?

— Я думаю, что нация не формируется за два дня августа, какими бы кровавыми они ни были. Это выплыло из-под сознания — и флаг, и “Жыве Беларусь”, и эти прекрасные люди, — рассказывает Еврорадио белорусская писательница, лауреат Нобелевской премии Светлана Алексиевич. — Я помню это ощущение на марше — столько красивых женщин в белом с цветами. Действительно, все люди шли на праздник. Это сейчас говорят, мол, почему не стреляли, не брали Окрестина. Но никто на это не настраивался, все обрадовались друг другу. Обрадовались, что есть много единомышленников с мечтой, которая где-то там тлела. Нельзя сказать, что всё это началось именно 9 августа. Это было бы слишком неглубоко.

“Опоздавшая нация”

В 2020 году белорусов охватило чувство единения, солидарности и поддержки. Люди сплотились — но почему только сейчас?

— Мы действительно опоздавшая нация, нравится это кому-то или нет, — говорит писательница. — Мы очень много потеряли времени, много потеряли лучших людей. За эти 30 лет люди стали ездить, стали видеть мир. Люди стали думать: “А кто я?”

Каждый из нас — накопление рода, накопление общей коллективной памяти. И здесь, в конце концов, это выстрелило. Иначе не было бы столько людей, не было бы этого флага. Я до сих пор помню тот флаг, который несли взрослые и дети.

— Это обнаружилось, проявилось сейчас, — продолжает Алексиевич. — Это как фотоплёнка — там уже существуют все портреты, но надо это положить в какой-то раствор, и тогда проявится то, что на этой плёнке. Мне кажется, это произошло в те дни и происходит сейчас.
 

“Совпало две катастрофы”

Чернобыльская трагедия чёрным пятном легла на Беларусь. Эхо Чернобыля до сих пор отзывается онкологическими заболеваниями и неблагоприятной экологической обстановкой. При этом можно сказать, что об ужасах радиационной катастрофы белорусы не говорили так массово, как о нынешней пандемии коронавируса. С чем это связано?

— Чернобыль — это была та вещь, которую мы не осознали, — вспоминает писательница. — Это свели или к политической проблеме, или к медицинской. Да, был всплеск “Чернобыльских шляхов” несколько первых лет. А люди были в растерянности. Тут совпало две катастрофы — “космическая” и социальная, когда ушёл “социалистический материк”. И социальная настолько придавила людей, что “космическую” катастрофу они не осмыслили.

Что касается ковида, то имейте в виду, что мы сейчас живём в открытом мире. Вы заходите в интернет и узнаёте, что такое ковид. Это то, чего мы не имели тогда, когда случился Чернобыль. И ещё главное, что произошло за это время, — появилась ценность человеческой жизни. Люди не хотят идти умирать на войну. Заметьте, не хотят умирать даже во время революции — мы искали другие формы противостояния. Человек стал дороже для самого себя, сегодня мы имеем дело с другим человеком.

Не погибнуть во время торжества “чистого зла власти”

Насилие в отношении несогласных, непрекращающиеся “суды” и крах правовой системы в Беларуси не оставляют надежды на защиту от действий нынешнего государства. Как сознательному белорусу не раствориться в “репрессивном пузыре”?

— Я думаю, что на сегодняшний момент в нашем белорусском обществе человек остался гол. Он абсолютно одинок и может рассчитывать только на самого себя, на независимые каналы, которые ещё пытаются что-то сказать, на книги, которые ещё выходят, — считает писательница. — Почему Лукашенко так бесчинствует? Потому что в этом пространстве он чувствует себя хозяином жизни. Он изучил слабость человеческой природы, изучил “крестьянскую психологию”, поскольку он сам оттуда. Я бы сказала, что это чистое зло власти, которая существует сама для себя.

Ничто не вечно, в том числе режим и его репрессии. Как долго Беларусь будет справляться с последствиями авторитаризма, сделает ли выводы из прошлого?

— Самое страшное будет вылезть из-под этой травмы, — убеждена Светлана Алексиевич. — Тысячи избитых людей, сотни искалечены. Униженная нация — это глубокая историческая травма.

Однажды на протестном “Марше пенсионеров” у одного старика спросили: “Почему вы пришли?” А он говорит: “Мы оставляем страну, за которую мне стыдно. Я ничего не смог сделать ни для детей, ни для внуков. Я хочу хотя бы сейчас пойти и сказать своё слово. Сейчас, когда понял, что мы неправильно жили, так не надо жить”.

Я надеюсь, белорусы сделают много выводов. Может быть, не в этом поколении, потому что в этом поколении мы разделены — ябатьки, протестующие. Но я не думаю, что та ситуация, которая у нас сегодня, — это надолго.

— Очевидно, что сами мы с этим не справимся. Нам нужна международная помощь, солидарность. Мы слишком маленький народ, слишком много страха накоплено генетически, — рассуждает Светлана Алексиевич. — Если бы мы хотя бы десять лет пожили среди тех людей, которыми мы были на маршах, это была бы совершенно другая страна, которую так быстро в стойло не загнали бы.

Нам, к сожалению, не на что опереться. А если и есть на что, то оно где-то запрятано в архивах, в книгах, которые народ не читает. 30 лет мы этого не делали, большинство людей жило — и их это не занимало. Поэтому всему надо время, всему надо учиться.