Почему солдаты молчат о дедовщине даже после “дембеля”
21-летнего солдата-срочника Сашу Коржича 3 октября нашли повешенным в учебной части под Борисовом. Друзья парня подозревали, что в части процветает дедовщина, и даже уличили прапорщика в том, что он снимал деньги с банковской карты своего подчинённого. Но сам Коржич с середины июля почти не рассказывал про неуставные взаимоотношения ни друзьям, ни маме. А в последние дни жизни просто успокаивал их: “Осталось потерпеть всего три недели”. И просил пореже приезжать в часть.
Один из сослуживцев Коржича на вопрос о дедовщине в Печах отвечает: “Её нет, а если и есть, то самый минимум. За любую царапину могут завести уголовное дело, даже если увидят, что кто-то пихнул солдата, могут посадить на губу сразу”. Но именно он чуть позже расскажет, что прапорщик роты, где служил Саша, пользовался его карточкой (и “поехал” за это на гауптвахту), а двое сержантов наладили “торговлю” смартфонами. Хочешь, чтобы твой телефон остался с тобой до конца службы, — плати 30 рублей. Существование этой “ставки” подтвердил Следственный комитет — по сведениям ведомства, она составляла от 20 до 40 рублей.
У меня есть друг — рабочий из Борисова. В 1990-е он отслужил в армии два года. Спрашиваю: “Была в твоей части дедовщина?”. Он отвечает: “Нет”. Но через несколько минут вдруг огорошивает меня фразой: “Но за то, что я так и не научился ходить строевым шагом, меня все два года били…”
Почему солдаты молчат о дедовщине? Откуда эта деформация сознания, которая заставляет считать побои и поборы нормой? Почему “обет молчания” сохраняется даже тогда, когда “дембель” остаётся далеко за спиной? Попробуем найти эти вопросы с помощью военных — служащих сейчас и уволенных в запас.
Чтобы не подвергать наши источники давлению, все комментарии мы публикуем на условиях анонимности. Записи разговоров и скриншоты переписок есть в редакции Еврорадио.
Круговая порука мажет, как копоть
Первый и самый очевидный ответ: круговая порука. “Деды” несколько месяцев издевались над тобой? Теперь ты сам “дед”. Давай, пользуйся случаем. Перед соблазном “получить компенсацию” за свои страдания могут устоять далеко не все. Так солдаты оказываются повязаны непрерывной цепью дедовщины, легко перекидывающейся от призыва к призыву.
“Всё зависит от людей, но неуставные взаимоотношения неизбежны. Нельзя жить в одном коллективе исключительно по уставу, — говорит В., несколько лет назад отслуживший в части №43064, где погиб Саша Коржич. — [У нас] были случаи. Но они выяснялись и пресекались, заводили уголовное дело. [Нас] водили на суды по неуставщине. В мой призыв боялись и думали”.
“Бывает, что насилие и не нужно”
Второй ответ: “пацанский” кодекс. То, что ёмко сформулировано словами “стучать западло”. Принцип пришёл из блатного мира. Молчание преподносится как атрибут мужества: “Держишь рот на замке? Мужик!”. “Понятия” широко проникают в жизнь за стенами “зоны”, поэтому молчать продолжают и уволившиеся в запас. А солдаты-срочники в принципе уязвимы, поэтому вынуждены терпеть сами и скрывать издевательства над другими.
“Если сдаёшь — тебя автоматически переводят в "чёрты". Типа "козла" в тюрьме. А это жесть. Жизни не дадут ни "чёрту", ни его сослуживцам из младшего периода, — рассказывает А., который отслужил в армии после университета. — Важно понимать, что дедовщина — это не только физическое насилие. Его в принципе может не быть. Могут не наказывать никак того, кто неугоден (сдаёт, например). Вообще его не трогать. Но наказывать его сослуживцев. К примеру, “чёрта” посадить на стул и заставить смотреть, как его товарищи чистят туалеты”.
“Если бы хотя бы каждый третий говорил, а не терпел — давно бы вырвали эту заразу”
Чем старше военный — тем спокойнее он относится к дедовщине. Борьба с ней напоминает поединок Дон Кихота с ветряными мельницами.
“Неуставняк — это тщательно скрываемая сторона военной службы. В армии, как бы неубедительно это ни звучало, с ним борются. И сроки дают весьма немалые, — говорит Е. Он служил в Печах в 1990-е. — Если бы хотя бы каждый третий говорил, а не терпел — давно бы вырвали эту заразу.
Со своей стороны могу лишь заверить, что расследования по таким делам идут очень жёстко и дотошно. Выворачиваются наизнанку все подробности. Следственный комитет никаким боком не относится к армии, и вероятность “прикрытия” каких-либо фактов — мизерная”.
“Нормальный командир не может не видеть синяков и потухших глаз”
Как бороться с дедовщиной? Мы спросили об этом у полковника запаса, служившего в советской и белорусской армии:
“Проявления неуставных взаимоотношений были в армейской среде всегда. Но в одной и той же части в разных подразделениях ситуация может сильно отличаться. Очень многое зависит от офицеров. От личности командира. От уклада жизни.
Всегда намного больше проблем было в подразделениях, где нет нормально организованной напряженной боевой подготовки, где взводный и ротный не живет вместе с солдатами в полевых условиях и не ест с ними из одного котелка. Нормальный командир не может не видеть проявлений дедовщины — потухших глаз молодых солдат, синяков. А дальше — дело чести офицера: выявить самых "ярых" дедов и доходчиво объяснить им все.
В Уручье был случай, когда через обращение к нам солдата был расформирован весь командный состав части. Но опять же, всё очень зависит от самих ребят. Если они сильные, волевые, дружно дают показания, то дело быстро пойдёт. А если прячутся и молчат, то уже сложно будет им помочь и что-то изменить. Но это тоже можно понять, ведь им служить, они боятся. Галина Чигринова, глава Белорусской общественной организации солдатских матерей источник
У нас есть системные проблемы в обществе. В армии как части общества они проявляются в полной мере. Офицеры должны начать совершенно по-другому исполнять свои обязанности: не из страха наказания, а по понятиям чести, из любви к Родине и к своей профессии. А если государство не может содержать 10 000 таких офицеров, то нужно оставить их 1000, а может быть, и меньше. Безопасность Родины не пострадает. Потому что надеяться, что подразделение, в котором солдат за деньги покупает "право на жизнь", выполнит боевую задачу, — утопия”.
