Раскулачивание в Украине. История одной семьи

В Украине вышла книга журналиста Максим Бутченко “Куркуль”. Это история прадеда автора, действие происходит во времена коллективизации, 1930-е. В интервью Громадскому Бутченко рассказал о ментальном переломе, который произошёл с людьми в те времена, а также объяснил, почему корни конфликта на Донбассе следует искать в 1930-х годах.

В последний год все обсуждают открытие архивов в Украине. Какую роль в написании романа сыграло открытие архивов – это помогло?

Да. Меня в первую очередь, конечно, интересовали свидетельства людей. Официальная позиция, советская или украинская история довольно-таки понятны. Хотелось найти живые голоса, отголоски тех годов, чтобы понять эмоции или личные переживания человека. Когда он живет в селе, к нему приходят несколько людей и говорят: «Еду забираем» или «Мы сейчас вас выселяем» — и все остальные вещи. Я искал в первую очередь это. И есть довольно много документов, например дневники людей, которые вели их в то время. Пусть это короткие рассказы, сейчас бы сказали “твиты”, но они очень эмоциональны. В первую очередь мне, конечно, интересно было посмотреть с точки зрения восстановления голосов той эпохи. Ну и собственно, у меня есть личная, персональная история, история моей семьи, которая передавалась из уст в уста. И эту историю вообще прятали, боялись, как это ни странно, прошло много лет, и я помню отчетливо, что боялись даже говорить вслух об этом.

Это какой-то инстинктивный страх, он исторически сложился, и спустя 40-50 лет боялись об этом рассказывать.

А с чего все началось? Когда возникла идея написать роман? И сколько на момент появления идеи ты уже знал о своей семье и конкретно об этой истории?

Я историю слышал поверхностно, прежде чем начал во все это вникать. А обратился я к ней, потому что у меня есть несколько книг о нынешней войне. И вот, собственно, когда я рассказывал о причинах войны, причинах того, что происходит на Донбассе (2014 год), – я и столкнулся с тем, что некоторые вещи иногда нельзя объяснить сиюминутными какими-то тенденциями, нельзя объяснить событиями десяти и даже двадцатилетней давности. И вдруг я вспомнил, что у меня есть очень хорошая история о моем прадеде, который был сильным, волевым человеком, он был из богатых крестьян, довольно-таки обеспеченным. И вот 30-е годы как раз застали его в тот момент, когда происходили изменения на экономической карте СССР. Если посмотреть, 30-е годы — это время большой коллективизации, строились заводы – то, чем сейчас до сих пор хвалятся. А после прочтения множества документов, оказалось, что строились заводы именно за счет крестьян. Потому что вначале 30-го года был издан указ о сдаче норм зерна, и эти нормы были невероятно огромными, человеку нужно было отдать практически все зерно. Начались процессы сдачи зерна, в села были посланы так называемые двадцатипятитысячники – это добровольцы-комсомольцы, которые ходили по дворам, стучали вместе с НКВДистами, спецслужбами и насильно все забирали. И это зерно потом шло в закрома, его продавали за границу, выручали золото, и на это золото покупали металл, какое-то оборудование, которое шло на большую стройку. Собственно, большая стройка была оплачена кровью, вернее, и кровью, и жизнями крестьян.

А что общего ты увидел, ты говорил, что натолкнули тебя современные события: то есть ты увидел что-то в нынешней войне уходящее корнями туда в 30-е годы?

Мне было интересно, как люди потеряли независимость мышления. То есть я, общаясь с множеством людей тогда в 2014-2015 году столкнулся с тем, что люди очень легко манипулируемы и они практически не анализируют множество вещей. Вот эта потеря мышления, потеря частного своего определения в жизни, что они за что-то ответственны, — это очень значимо. И мне хотелось понять, когда же это произошло. И вот я перебирал все эти исторические эпохи и вдруг понял, что в 30-е годы был слом не только экономической модели, как я начал говорить, но и ментальный слом. То есть в то время у крестьянства было относительно независимое от большой коммунистической системы мышление. Крестьяне тогда были относительно независимы, отвечали сами за себя, жили своей жизнью особенно богатые крестьяне. Например, у моего прадеда была паровая мельница, в общем, какие-то такие технологические вещи…

Приспособления какие-то.

Да! И вот в какой-то момент люди потеряли это. И мне хотелось понять, где же мы перешли эту черту, когда человек, во-первых, стал зависим от системы, стал легко манипулируем и потерял чувство ответственности. Мне очень понравилось выражение Эриха Фромма, еще в 60-х годах он сказал, что в какой-то момент люди отдали ответственность за себя “специалистам”, политикам. И вот в Украине и вообще в постсоветских странах люди отдали ответственность за строительство своей страны политикам, ругают их, но мало что делают и не отвечают за свои действия. Это очень важный момент. Когда я говорил и разговариваю до сих пор с этими людьми, в 2014 году и сейчас я говорю: «Вы же сами виноваты – вы же кричали «Россия, приди», «Путин, помоги» — и все остальное, и они понимают всю сложность ситуации, но не признают ответственности за свои действия. Корни этого ментального слома, я уверен, в 30-х годах, и это переписало ментальный код Украины, особенно восточной. Потому что если посмотреть на количество раскулаченных, сколько вообще вывезено зерна, то больше всего было в центре и на востоке Украины. И это стало, так сказать, историческим корнем нынешниъ событий.

И мне интересно было восстановить это событие не только с точки зрения того, что я “выговариваюсь” за свою семью. Хотя, конечно, иногда я писал строки, и было такое ощущение, что я как будто разговаривал с дедом, то есть была какая-то мистичность.

А вообще ты застал прадеда? Не разговаривал с ним никогда?

Нет. Я его знаю по описанию. Это был довольно-таки большой, волевой, суровый человек, которого обвиняли в том, что он «кулак», а он подымал свои кулаки и говорил: «Какой я кулак? Я кулаками работал и кулаки под голову кладу, когда сплю». Он был образцом уникального мышления в стране, где все подчинялось общим правилам, он старался выбиваться из этого ряда.

У него была трагическая судьба?

Не могу рассказать конец, потому что нужно прочитать, но она впечатляющая, я бы так сказал.

А что нового ты узнал про историю Украины, когда это писал?

Для меня, конечно, важно было посмотреть на реакцию простых людей. То есть как они воспринимали, например, эту коллективизацию и раскулачивание. И, как это ни странно, большая часть из них соглашалась с тем, что происходило, то есть протестовала лишь какая-то небольшая часть, 30% от всех. И как они протестовали: сначала они соглашались, затем, когда понимали, что их обрекают на голодную смерть, были какие-то восстания крестьянские, уходили в лес и через какое-то время становилось понятно, что у них нет политических лозунгов. То есть единственное, чего они хотели – чтобы их оставили их в покое. Поэтому какая-то часть возвращалась опять в село, какая-то сдавалась. И вот эти крестьянские восстания очень легко подавлялись. И это соглашательство в какой-то момент становилось ключевым моментом в истории, в раскулачивании и предвестником Голодомора. Потому что, как известно, Голодомор произошел по причине раскулачивания, потому что у людей нечего было есть и нечего было сеять.

И второй момент, который меня очень сильно поразил и впечатлил, — это то, как происходило раскулачивание.  Приезжали эти НКВДисты, и уже в этот момент около дома стояли люди, так называемый Комитет бедноты. И как только людей увозили на санях или на телегах, сразу же в дом врывались десятки людей и хватали все подряд, грабили этот дом.

Мародерство.

Абсолютно узаконенное, и с этим соглашались. То есть, по сути, это было разграбление. Такое узаконенное разграбление и люди были соучастниками этого. Это варварство, иначе тяжело назвать. И вот эту всю историю мне хотелось восстановить, детально восстановить психологию этого человека (прадеда), понять, как все происходило, в каком он жил мире, в каком окружении. Мне хотелось понять, как-то сформулировать, пощупать то, что мы потеряли, что изменилось. Вот у Говорухина есть «Россия, которую мы потеряли», а это «Украина, которую мы потеряли», — мне хотелось к ней вернуться.

То есть что-то там было упущено и что-то пошло не так, что влияет на сегодняшние события?

Да, что-то изменилось, надломилось в нас самих. Почему все эти события 2014 года так легко были восприняты, почему люди так легко воспринимают сейчас пропаганду, легко манипулируются, где ответственность за свои действия?

То есть тогда что-то позволили с собой сделать и сейчас позволяют?

Тогда начали позволять, а сейчас это последствия, большие, глобальные того, что происходит. И даже банальное, простое – можно поехать на Восток Украины или на Запад и сразу увидеть разницу в том, как ведется домашнее хозяйство. То есть практически везде в западной Украине очень хорошие дома, ухоженные, города маленькие. В восточной Украине они разбиты, они депрессивные, и очень тяжело на это смотреть. Не то что там плохие люди живут — просто что-то есть в ментальности, какая-то рана незажившая, язва, и она кровоточит до сих пор.

Ты говоришь, что тебе очень хотелось восстановить в деталях всю ткань тогдашней жизни. Это удалось благодаря работе с документами или что-то ты еще делал, чтобы это восстановить как можно точнее?

Я общался со многими людьми по поводу этого, консультировался. Для меня, конечно, важнее было подать эту историю живой. Когда писатель пишет, конечно, он создает некий мир для себя в первую очередь. И когда он читает потом эти слова или заново пишет, начинает чувствовать их или плачет над каким-то текстом, то есть этот текст проходит через него.

Наверное, в первую очередь мне хотелось реабилитации себя, своей семьи. Может быть. Я не знаю, почему так произошло, но эта история очень коснулась меня. И те люди, которым я давал читать, и в издательстве давали хорошие отзывы. Книга вышла очень хорошим тиражом для Украины. И мне хотелось пережить такую психологическую адаптацию, наверное, к реальности, психологический возврат, скорее всего. И вот когда я закончил эту книгу мне как-то легче стало говорить о том, что должно было быть.

Очень важно еще то, что украинцы в нынешней ситуации больше обращены в историю, нежели в нынешнее положение, в частности в литературе. У нас есть политические какие-то вопросы, дискуссии, споры в социальных сетях. Но в культуре этого практически нет, не вижу в литературе, чтобы мы поднимали вопросы современности. А почему так происходит? Потому что наша нация сейчас, как подросток, который узнает свою фамилию, свой род, свою семью…

Мы возвращаемся к себе. Вот эти все потерянные вещи в советской истории, советскими историками затертые, хотелось бы их восстановить. Я хотел бы привести пример, который меня очень сильно касается, – есть российский писатель Дмитрий Бакин, вернее, он уже умер, он малоизвестен, но он написал несколько книг выдающихся, на мой взгляд, и он очень много говорит о недвижимости. Он сравнивает человека с деревом, говорит, что недвижимость лучше движения, он говорит о людях, которые парализованы не телом, а сознанием. Вот как будто…

Недвижимость не в смысле квартиры, а в смысле состояния?

Состояния человека, да, состояния души. То, что сейчас происходит в России, эта недвижимость, эта парализация общества, сознания, культуры – в некоторой степени находит отголоски в литературе. Если почитать Сорокина «Теллурия» или Пелевина, который постоянно возвращается к этой теме, они говорят о состоянии и пытаются его осмыслить, пережить. В Украине мы не говорим о настоящем, а говорим о прошлом, потому что для нас это важнее, нежели современность. И вот эти все вещи исторические – это тоже какой-то способ реабилитации. В России это происходит одним способом, а у нас совсем по-другому.

В России, к сожалению, не осмысливается прошлое как раз.

Оно осмысливается, но в каком-то таком очень идеологическом, нужном для власти смысле. У нас нет официальной линии, слава богу, и я очень хочу, чтобы у нас не было официальной культурной исторической линии. Я хочу, чтобы это восстановление оно было личным, персональным – историческое восстановление.

А вот, кстати, о литературе: достаточно в Украине литературы именно о том периоде, который ты описываешь?

На самом деле этих книг практически нет. Есть документальные книги, но художественных нет. Особенно нет персональных историй. Поэтому, собственно, и издательство приняло эту книгу, потому что тема не заезжена. И плюс, когда я общался с редактором, издателем о том, чтобы писать следующие книги, он назвал десятки белых пятен, о которых мы и не знаем. Поэтому происходит возвращение истории к самому себе – украинцам нужно еще сделать много ступенек, пройти много километров.

Тому, кто посмотрит это интервью и захочет узнать свою семейную историю (не обязательно писать роман, но просто узнать и получить какие-то свидетельства), что ему делать?

Уже открыты базы по поводу репрессированных, то есть, если это история трагическая и человек там находится, – там есть короткое описание семьи. На самом деле, восстанавливая родословную, человек восстанавливает себя. Эта генеалогическая сопричастность, показывает человека не как заброшенный куст в степи, а человека, вокруг которого лес, и он понимает, что он сопричастен к чему-то большому. Эта сопричастность меняет мировоззрение человека на современность. Я, например, понимаю, что делал мой дед, и я горжусь, инстинктивно понимаю, что и я должен что-то такое сделать. Это некоторая ответственность перед своим прошлым, перед своими предками. Поэтому нужно, конечно, восстанавливать свою родословную разными способами.

Сейчас это можно делать, даже не выходя из дома. И по возможности, конечно, если эта история трагическая – хорошо было бы об этом рассказать, где-то зафиксировать, где-то написать. Может быть, это блог, может быть, маленький текст – это в любом случае будет кто-то использовать. Потому что я очень много свидетельств прочитал разных, которые не касаются именно конкретно этого периода, но мне интересно было, как происходил вывоз людей, я читал, как вывозили крымских татар из Крыма. И там тоже очень много впечатляющих историй.

Роман «Куркуль» выйдет в других постсоветских странах?

Я очень надеюсь, что он выйдет в Британии, есть такая вероятность. Там есть издатель, которому интересна эта тема. И, может быть, в Нидерландах. По крайней мере, издатель заинтересовался.