“Сынок, приснилось, что ты голодный”: доброволец показывает переписки с мамой

Виталий (имя изменено) учится в польском университете и живёт в общежитии. Его мама думает, что он учится в польском университете и живёт в общежитии.

Но год назад у Виталия был позывной — “Штанга”. Он служил в украинской разведке и ходил на штурмы. А его мама думала, что он работает на заводе в Польше. А не высыпается, потому что ходит на завод к утренней смене.

За день до первого боевого выхода мама написала Виталию:

“Сынок, мне приснилось, что тебе холодно и что ты голодный”.

Ему стало не по себе, но он ответил маме: “Всё норм, иду к первой смене”.

Его мама до сих пор не знает, где Виталий провёл прошлый год.

— Да, она у меня провидица. Получается, я маме… ну, врал, — ему неприятно это говорить. — Я бы и хотел ей о многом рассказать, но понимал, что это может нанести вред нашей семье.

А всем, кто был в курсе, где я был, говорил и писал как есть: ребята, только что из такого очка вылез. Но все нормально.

Это третья история из нового проекта Еврорадио “Як ты?” Белорусские добровольцы и волонтёры в Украине дают вам взглянуть на свои переписки с близкими. И рассказывают о том, чего не говорят, когда на все вопросы отвечают “Норм”.

“Приезжаешь с Донбасса и делаешь домашку с какими-то мальчиками-девочками”

Виталий живёт в студенческом общежитии в Польше. Почти все ребята, которые курят на улице или едут в лифте с этажа на этаж — такого же возраста, как он. Только для большинства из них самая большая перемена в жизни — переезд от родителей в это студенческое общежитие.

— Это правда забавно: приезжаешь с Донбасса, и как школьник ходишь на пары с какими-то мальчиками и девочками, — говорит Виталий, пока мы поднимаемся на этаж. — Потом сидишь, домашку делаешь. Крыша, конечно, можно съехать от такого контраста. Но я с этого прикол ловлю скорее.

В лифте встречаем ребят, которые подбирают на гитаре аккорды “Лимп Бизкит”. Виталий тоже играет на гитаре — он подбирает аккорды “Полковнику никто не пишет” группы Би-2.

Виталий живёт в комнате один. У него был сосед — но он вернулся на войну. На войну из мирной жизни возвращаются многие. “Штанга” запретил себе об этом думать и старается не следить за тем, что сейчас происходит на тех территориях, которые он защищал (все они уже заняты русскими).

— Война — это как быстрый углевод. Она даёт тебе огромное количество чувств. Разных — плохих, хороших. У тебя яркая, запоминающаяся жизнь. У неё есть цель: победить пи…ов. И вокруг тебя люди, которые в эту цель тоже верят, которые всё для неё делают. Хорошая компания, все отлично.

А потом ты приезжаешь сюда — и не понимаешь, для чего жить. Денег заработать? Построить себе дом, завести семью? А дальше — что? И если не можешь придумать себе цель, тебе хочется вернуться.

Я понял, что если сейчас вернусь на войну, это будет не героический поступок, не доблесть. В этом не будет ничего светлого. Я сделаю это ради комфорта.

— Комфорта?

— Армия ведь максимально за тебя думает. Она думает, где ты будешь спать, во сколько и что ты будешь есть, куда тебе идти. И ты привыкаешь и, уезжая, чувствуешь огромную пустоту. Пустоту, которую многим людям нечем заполнить.

“Война оказалась чем-то средним между “Грузом-200” и “Зелёным слоником”

Всё, что “Штанга” описывает, будет далековато от наших представлений о комфорте:

— Вас опять где-то не там высадили. Ты стоишь посреди ночи в чернозёме этом. И ещё эта прекрасная погода — “плюс один”: когда у тебя сразу и лёд, и снег, и грязь. И ты вот идёшь по этому говну шесть километров пешком...

Чтобы окружить себя таким комфортом, Виталий бросил университет, подрабатывал, собирал деньги, качался — и, наконец, добрался до Украины.

— Я будто с детства знал, что на войне окажусь. Фильмы про войну, игры про войну, книги про войну. Все игрушки с детства — тоже про войну. Этот мой путь был как будто предопределён.

А настоящая война оказалась чем-то средним между “Грузом 200” и “Зелёным слоником” [Российский андеграундный фильм Светланы Басковой. — Еврорадио]. Там не какие-то адекватные вещи происходят, а полная белиберда. Был момент, когда русские нашли канализационную трубу и по ней, как в “Побеге из Шоушенка”, ползли три километра, чтобы выползти в украинский тыл.

“Штанга” мог и не попасть на такую “настоящую войну” — на неё пришлось буквально прорываться. Когда он приехал в полк Калиновского, то четыре месяца ждал оформления документов и просто стоял на блокпостах.

— Смешно: белорус, говорю на чистом русском, сам без документов, а стою с автоматом и документы у офицеров ГУР проверяю.

Потом начались бесконечные наряды, потом — конфликт с бывшим штабом ПКК. В итоге “Штанга” решил не ждать, когда штаб отправит его на настоящую войну, и перевёлся во Второй интернациональный легион, в группу, где служил другой белорусский доброволец — Август.

— В ПКК нам говорили: да вас на мясо пустят, пойдёте в окопы! Но я ни о чём не жалею.

Когда я готовился ехать в ПКК, я бегал, качался, сдавал тесты Купера (тесты, разработанные для американской армии). Я подтягиваюсь с весом двадцать раз. А там было много людей, которым эта война вообще до пи..ы. Деды старые, которые едят мухоморы и не могут пять раз отжаться.

Но подчеркну: сегодняшний ПКК и тот, старый ПКК — это разные структуры. Сменилось командование, сейчас там всё отлично.

— Многие бы и рады были отсидеться на Киеве. Зачем тебе “настоящая война”?

— Да я же буквально собственные ресурсы потратил, рисковал многим, чтобы попасть на эту войну. И делал это не для того, чтобы сидеть на базе. Многие люди, возможно, едут на войну, чтобы самомнение поддержать. “Я танки грыз как барбарыс”.

У меня были другие цели. Когда ты на войне, когды ты в боевом коллективе, ты находишься в настолько прекрасном чистом обществе, и все вокруг честные люди, и ты готов умереть за них, а они за тебя. И кажется, что ты — в раю.

И тебе ничего больше не нужно. И настолько это идеальное общество, что невозможно променять его на киевских скуфов.

“Ну, нормальный парень. Качаешься? Вообще красава, берём”

Мама присылала Виталию фото собаки, он ей — мемы с котиками. А сам в это время ходил на боевые в Черниговской и Сумской области. Там он служил в разведке — то есть заходил на территорию, которую контролировали русские (он говорит — “за ленточку”).

— А как ты попал в разведку? Для этого же, наверное, нужна куча навыков? Откуда они у тебя?

— Это только кажется. Я приехал. Просто поговорил с человеком. “Здорово”. — “Здорово”. — “Ну, нормальный парень. Качаешься? Вообще красава, берём”.

Медиком, санитаром разведгруппы я стал буквально после четырёхдневных курсов. А были ребята, которые после таких четырёхдневных курсов ехали сразу на Бахмут. В Украине время течёт очень быстро.

— Расскажи про первый боевой? Что было на самом деле, когда ты соврал маме, что идешь на завод?

— У нас застряла машина в грязи, и мы просто пять часов её выталкивали. Своим первым боевым, чем-то по-настоящему серьёзным я считаю своё первое пересечение границы и заход для диверсионной деятельности на вражескую территорию.

Но выглядело это, наверное, очень смешно.

Наша группа — четыре человека. Самое сложное в работе разведки — мины. И вот первый человек идет с миноискателем и с автоматом за спиной — как пограничник. Второму нужно было купить что-то для разметки тропы, чтобы мы могли её найти, когда пойдём обратно. И он купил жовто-блакитные флажки и идёт такой, фанат “Динамо-Киев”, с этими флажками.

Третий — я, единственный, кто автомат в руках держит, и ещё гранатомёт на мне висит, душит. Четвертый человек несёт эту АТ-шку (гранатомёт), а автомат за ручки чуть ли не как бабка за собой тянет. Ну вот так мы идём. Прошли. Сделали, что хотели. Что не хотели — не сделали.

Начинаем возвращаться и понимаем, что вот эти “жовто-блакитные” флажки — они вообще не видны. Мы их поставили и потеряли эту тропу уже очень давно.

— А металлоискатель?

— Разрядился. И мы просто по памяти как-то выходили. Ты идешь и каждый свой шаг чувствуешь. Не описать это чувство. Как будто по плотине ступаешь.

На войне забавно, что когда ситуация по-настоящему опасная, тебе не страшно. Нужно сконцентрироваться и сделать. А вот действительно страшно — это когда там какая-нибудь белка пробежит резко, и ты с автоматом на неё выскакиваешь, и от адреналина закладывает уши.

Виталий говорит, что твоим главным противником часто оказываются не русские, а русская артиллерия. Или даже свои, потому что на войне много “френдли фаера”.
 
— Связь налажена очень плохо. Бывали случаи, когда наши парни возвращались с позиции, а их принимали за вражескую ДРГ. И тогда мог начаться, скажем так, кипиш.

Я тоже пару раз стоял под пулеметами своих. Да, ситуация была очень забавная.

Мы возвращаемся и видим — люди на сп-шке [“Спостережный пост”, наблюдательный пункт. — Еврорадио]. Подходим, а там перепуганный чел бросается к ПКМ и начинает его при нас перезаряжать. Мы ему: бл..ь, свои, всё такое. Мы понимаем, что в случае чего, мы его просто завалим, но как бы хочется избежать этой ситуации.

Ну и начинаешь имена командиров называть, искать, у кого с собой военник есть.

— А украинцы среди вас были?

— Только один. Ну а что он сделает? На украинском начнёт говорить? Ну, в общем, всё обошлось. В таких ситуациях главное — просто не нервничать.

— Просто не нервничать?!

— Ну да, просто не нервничать.

Либо абсолютный ублюдок, либо абсолютное добро

Виталию нравилось работать на севере Украины — в Черниговской и Сумской областях. Он говорит, что это была более интеллектуальная работа, чем потом, на востоке. На севере ты мог хоть что-то просчитать в своих действиях. На востоке просто бой — “кто кого мясом задавит”.

И люди на севере Украины ему нравились.

— Черниговская область вообще идеальна и уникальна, потому что близка к Беларуси. Там некоторые даже на белорусском языке говорят. Ты идёшь, а тебе: откуда вы, хлопцы? И это притом, что мы ходили по гражданке и старались не выделяться. Но всем, конечно, понятно, что когда группа мужиков заезжает в дом в прифронтовой линии — ну кем они могут быть?

Я обычно шутил — “Вагнер”.

Была бабушка одна, вообще отличная женщина, счастья ей и здоровья. Она нам готовила. Ой, ну там было много приятных вещей.

А вот в Донецке было по-разному. Были люди, которые прям всю душу тебе отдавали, и вот прямо всегда хочется как-то вернуть им это добро. А были ждуны. Они ждали, когда наконец русские их освободят. Иногда ты видишь, что человек прямо негативно к тебе настроен. Было, что нам кто-то написал: “Бандеры, УЁ…”. Не дописал — культурный, советский, воспитанный человек.

Война — это вообще абсолютный контраст. Ты встречаешь там и людей, которые живут под обстрелом и работают за копейки просто ради того, чтобы вам помочь. И просто гандонов. Чего-то среднего, какого-то просто человека там нет. Либо абсолютный ублюдок, либо абсолютное добро.

“После того, как посмотрел в глаза смерти, сны про экзамены уже не страшные”

“Штанга” не афиширует, что вернулся из Украины, но все вещи в шкафу — камуфляж. В общем, многие в общаге догадываются, где он провёл прошлый год. Иногда просят рассказать про войну, тогда он рассказывает “приколы” — но никто не смеётся.

— Например?

“Штанга” рассказывает, как на Новый год они с ребятами накурились, и он увидел “руку смерти” — тень, которая падает на соседний киевский дом. А утром в тот дом влетела ракета. И Штанга побежал помогать эвакуировать людей. И вместе с милицией выламывал двери. И забежал в одну квартиру, а там сидел человек без ног. И он бросился оказывать ему помощь, накладывать турникеты — и оказалось, что у человека давно не было ног — это не ранение.

— Я думаю: сейчас вместе посмеёмся. А люди плакать начинают.

В общем, с гражданскими сложно.

Я спрашиваю у Виталия, какие у него планы на день — и как проходили его дни в Украине. Он выбирает отвечать сразу на второй вопрос.

— Там каждый день не похож вообще ни на что в этом мире. Каждый день это... Да я даже не знаю, как это объяснить. Кто-то что-то учудит, какую-то интересную задачу поставят, потом какие-нибудь разборки (кто-то девушку не поделил, кто-то — нашёл), и вы все едете на эти разборки. Потом вас обстреляют. Постоянно куча адреналина и море эмоций.

— А тут?

— А тут… Да просто рутина.

Недавно Виталий с друзьями ездил в польские горы. Поставили палатки — и к ним тут же приехали полисмены на снегоходах, чтобы выписать штраф. Эта европейская бюрократия бесит, потому что ещё несколько месяцев назад было “всё можно”.

У Виталия не было водительских прав — но в его военном билете было написано “водій-стрілець”. Даже если на дороге остановят, штраф не выпишут. А даже если выпишут? Виталий — белорус, иностранец, доброволец. У него нет места жительства в Украине, этот штраф просто некуда прислать.

— Ну или вот забавно было: на вокзале в Днепре по пути с Донбасса вышли с другом погулять. И когда обратно возвращались, шли через мателлодетектор. Пи-пи-пи. “Ой, а покажите рюкзак? А что у вас там?” Бл..ь, я патроны не выложил.

Ко мне тут же менты подбегают. “Вы вийсковый? Ой, а мы уже милицию вызвали. Там штраф большой, сто тысяч гривен!..” Я понимаю, что они взятку тянут, а я под дурачка кошу: “Ой, как же так! А я два года на войне сижу, в первый раз выехал, что ж такое…” Они такие: “Удостоверение покажите? Ой, вы белорус? Это же международный скандал будет!”

Патроны были достаточно редкие, я в итоге их просто отдал — говорю, забирайте, мне всё равно ещё в Киеве через детектор идти.

В общем, закон в Украине мне очень нравится, особенно если ты военный.

(пауза)

Да и природа красивая.

Природа в Украине уже не равномерно красивая. На востоке, где идут бои, от деревьев остались мёртвые палки.

— …и в какой-то момент понимаешь, что просто стоишь посреди ночи в центре поля один между пи….кой посадкой и нашей. И думаешь: да, что-то я в этой жизни сделал не так. Где-то я ошибся.

Но потом, когда все это заканчивается, все опять хорошо. И ты думаешь: лучшая работа в мире, и ничего лучшего в этой жизни нет.

Чем ближе смерть, тем больше жить хочется. А когда ты далек от смерти, то тебе как-то и все равно, что происходит вокруг.

— И чего тебе хотелось тогда? Мол, вот вернусь — и сразу…

— Да поспать хотелось.

Сейчас, когда Виталий живёт в студенческой общаге мирной жизнью, он мог бы спать сколько хочется, но живёт по армейскому укладу. Просыпается рано и по расписанию, делает уборку, учится, читает. Заполняет книжками ту пустоту, от передозировки которой его побратимы возвращаются на войну.

— Я историю люблю и хорошо знаю, хотел стать археологом, но всё же история — это гуманитарная наука, которую можно и без университета освоить. А из надежных планов у меня — стать навигатором морского судна. Пойду на флот.

— А это что за книжка? Что читаешь?

— О, это? “The history of mass media”.

Листает.

— Здесь объясняется процесс формирования институтов. Люблю философию. Раньше экзистенциалисты нравились. Ницше. Но потом понял, что у них слишком обширное поле для манипуляций. Как-то похожи их тексты на пацанские цитатники.

Теперь открыл для себя трансценденталистов — Декарта, Канта. Но Кант, бл..ь, сложный. Как математику читаешь — возвращаешься каждый раз к предыдущей странице. Их на английском я пока читать не могу.

Много учусь. Как в школе — домашку делаю.

Но в школе, когда “Штанга” был Виталием, ему снились кошмары о том, что он провалил экзамен. Они снятся и сейчас, только Виталию больше не страшно. Он сидит внутри сна и не переживает из-за экзамена.

— Когда ты посмотрел в глаза смерти, тебе такие вещи, как экзамены, не такими страшными кажутся.

Виталий вспоминает про школу, и я вспоминаю, что он не так давно её закончил. Ему всё ещё интересно, что о нём подумают учителя, если узнают, что их ученик воевал в Украине. Интересно, узнают ли его. Интересно, заметят ли перемены.

— А друзья — заметят?

— Друзья, друзья… Понятие дружбы на войне переосмысливаешь.

Там друзья — это действительно друзья. Эти люди становятся тебе ближе некоторых родственников. То, что ты с кем-то в школе пиво пил — это уже не имеет такого значения. Нет, наверняка они хорошие люди, ты ведь неспроста именно с ними подружился.

Но мой новый круг знакомств — это моя новая семья.