“Воевать против их войны”
Воздух Каракаса пахнет цветами, хлебом, бензином, гнилью, мокрым лесом. Город лежит в чашке гор — горы занимают половину неба. На востоке протянулась миллионная трущоба Петаре, в центре вокруг административных зданий школьники в синих форменных рубашках бегут мимо блокпостов (из-за мешков с песком выглядывает пулемёт), богатые районы ограждают стены со всеми вариациями шипов и колючей проволоки.
Ближе к окраинам пожилые женщины с мешочками аккуратно перебирают мусор, с грузовиков продают съедобные корешки юкки. Торговые центры, лишившиеся половины магазинчиков, забиты людьми — они сюда приходят не за покупками, а охладиться под кондиционер. Комендантского часа нет, но после пяти двери домов запирают, а с наступлением темноты на улицу не выходят совсем.
За ночь в городе происходит около 45 убийств. Эта цифра подскакивает до 55 в дни заработной платы — 15-го и 30-го.
Наличные, впрочем, достать невозможно, да и незачем — разве что расплачиваться за почти бесплатный бензин. Со стен смотрят политические граффити. В богатых кварталах размашисто написано “Смерть диктатору”, на разделительной полосе — “Либертад, либертад, либертад”. Со стен рабочих районов смотрят глаза Чавеса и Мадуро. У Венесуэлы третий месяц два президента, чудовищная инфляция, голод. Гуманитарку с боями остановили войска Мадуро на границе, убив пять человек. Неделю Каракас и ещё 22 региона страны прожили без электричества, в госпиталях умерло 23 человека, в том числе шестеро детей.
Самопровозглашённый временный президент — прежде глава Национальной ассамблеи Хуан Гуайдо заявил, что в условиях общей катастрофы только гуманитарная помощь спасёт страну, а также выборы, проведённые с международной Помощью. Действующий президент Николас Мадуро объявил о готовящемся вторжении.
“Венесуэла готова к войне”
Революция звучит музыкой. Митинг за Мадуро — это весёлая попса из динамиков. Толпа собирается перед национальным музеем изобразительных искусств. Одинаковые красные заношенные футболки, тяжёлый запах немытых тел (вода есть не всегда), очень плохая обувь, белые флаги. С трассы заворачивают коллективос на мотоциклах. Девушка без шлема держит плакат: “ВЕРНОСТЬ”.
Менеджер Logicasa отмечает сотрудников в листе, каждый расписывается напротив своей фамилии. Объясняет, что люди расписываются против агрессии США, и тут же делает отчётное фото пришедших: сначала отдельно, потом и сама встаёт в кадр. Logicasa, главная логистическая компания страны, привела на митинг четыреста человек.
— Мы пойдём по проспекту. Нам обещали выход Мадуро. Что президент с нами поговорит. Если он не сможет — поговорят другие, — сообщает водитель Дабис Эра (Некоторые имена изменены. — Ред.).
— Интернациональная интервенция уже входит в Венесуэлу! Оппозиция выиграла выборы в парламент в 2015 году. Они говорят, что наш президент подделал свои выборы, а я вам скажу, что они подделали свои. Выборы были подделаны, оппозиция с этого времени против правительства. Но я против того, чтобы с ними воевать. Мы не хотим войны, но мы будем воевать против их войны!
Хавьер Овиеро — врач-невропатолог. Его зарплата 5 долларов (15 000 боливаров). В месяц на еду уходит 50 долларов. Как и все, проедает сбережения. Говорит: “Можешь работать и за такие деньги, если любишь свою страну”.
"Гуайдо — не президент, а просто депутат. И то, что другие страны признают его президентом, ни о чём не говорит. У чужих стран — чужие интересы, мы должны решать сами. Сами, между собой".
Рядом толпа мужчин, собранные и серьёзные, чёрные от загара лица. Они пришли на митинг сами — чтобы достучаться до президента. Обсуждают, как бы пробраться к сцене. Они нефтяные рабочие Exxon Mobile. Бастуют уже 11 месяцев, 6 штатов, 20 000 человек. При национализации компании, произведённой ещё Чавесом, они сильно потеряли в зарплатах. Чавес пообещал разобраться и ещё пообещал им по шесть тысяч долларов компенсации. Они спят на Ла Пласа де ла Мерседес. Полиция их не гоняет.
— У нас 14 человек умерло за эту зиму, — говорит Хосе Май Сета. — Прямо на улицах и умерли. Мы голодаем.
— Мы строили нефтяные месторождения, а сейчас там работают Россия и Китай.
— Президент, он просто не понимает, что происходит прямо сейчас. Что происходит с народом. Но мы донесём! Начинают пожимать руки. “Спасибо огромное, что вы здесь! Спасибо, спасибо! Спасибо, что подошли к нам!”
Месса
На маленькой площади Боливара де Чакао тоже музыка — романтическая баллада. Под конной статуей установлен экран. Студенты развешивают флаги, достают настольные игры, разворачивают спальники. На самом деле это месса. Сегодня годовщина дня молодёжи. В 2014 году праздничный протест превратился в бойню. Тогда погибли трое.
Быстро темнеет. Священник говорит: "Во имя Отца, господа нашего Иисуса Христа, нашим погибшим братьям — благословение".
За 2017 год на протестах погиб 161 человек. Уже в этому году за время январских протестов убиты 43. Не все из них погибли на митингах. Некоторые убиты FAES — специальным военизированным подразделением, созданным для борьбы с криминалом в трущобах.
Студенты зажигают свечи, садятся на ступеньки. Отдельно небольшой цепочкой стоят родители погибших.
Декси рассказывает про своего сына. Она в футболке с его портретом.
"Его звали Рубен Дарио Гонсалес. Моему сыну было 16 лет. Его убили 10 июля 2017 года. Он хотел стать философом. Я говорила: "Но для того, чтобы стать философом, надо так много учиться"! А он говорил: "Это не важно". Он хотел учиться и работать, чтобы помогать мне".
10 июля у Рубена был последний учебный день. Здесь есть традиция — расписываться на рубашках выпускников на память. На его спине одноклассники широко написали: “Борьба нескольких оплачивает будущее всех”.
"Он уже выходил, и я сказала: "Не ходи, там убивают". Я не думала, конечно, что его убьют, я просто так сказала. А он мне сказал: "Если мы, молодые, не пойдём, кто пойдёт?". Тоже просто так сказал. И через полтора часа люди передали, что была стрельба… Я хочу справедливости. Я хочу, чтоб посадили от самого ничтожного нацгвардейца, нажимавшего на курок, до Мадуро и Лопеса (министр обороны. — Е. К.). Они все виновны".
Они из городка Изабелика, штат Карабобо. Дом, грушевое дерево во дворе. Декси 15 лет работала в местной больнице буфетчицей.
"После того, как его убили, я не могу работать, я, честно говоря, не могу жить, — она улыбается простой улыбкой. Наклоняется над моей тетрадкой. — Закон ничего не значит. Запишите. Он хотел учиться и работать. Запишите".
Студенты — первая венесуэльская оппозиция, сумевшая объединиться ещё в 2007 году, чтобы предотвратить изменение Конституции. Сам Гуайдо вырос из студенческого движения. До того, как стать самопровозглашённым президентом Венесуэлы, он был президентом Католического университета. Студенческие президенты обладают огромным политическим влиянием, выбираются на год, перевыборы невозможны. Символ студенческого движения — белая ладонь. Тогда, в 2007-м, студенты мазали белым ладони — в знак мира...
В десять площадь резко пустеет — группами уходят те, кто живёт рядом и решил рискнуть и идти тёмными переулками. Остальные остаются на площади до утра.
Госпиталь
Медицинская статистика при Мадуро перестала публиковаться. Но какие-то данные оказываются в технических разделах сайта венесуэльского Минздрава. Только за 2016 год детская смертность в стране увеличилась на 30%. Эпидемии уже побеждённых болезней — корь, малярия, туберкулез, полиомиелит.
Университетский госпиталь, второй по величине в стране, ещё при Чавесе считался самым передовым. Госпиталь рассчитан на 1500 человек. Пациентов осталось 250. Из врачей осталась треть. Гастроэнтерологов и нейрохирургов — ни одного.
“Нет томографа, нет рентгена — просто сломаны, и никто не может починить, — говорит сотрудница госпиталя. — Нет реактивов для тестов, перчаток, бинтов, ваты, масок, шприцев. Лекарств — никаких. Не работает стерилизационное оборудование, нет спирта, чтобы протереть инструмент. По сути, у нас есть только люди, которые хотят работать, и здание”.
Чтобы зайти внутрь, надо пройти мимо постов. Коллективос, полиция, национальная гвардия. Коллективос ходят по этажам в гражданке.
Одиннадцать лифтов — не работает ни один. Родильное отделение находится на 10-м этаже. Роженицы поднимаются двадцать пролётов, и часть родов случается на лестницах.
Рядом с раковинами стоят бутылки с водой — воды в госпитале тоже нет, воду поднимают по тем же лестницам. Запах.
Диагнозов “недоедание”, “алиментарная дистрофия” в Венесуэле нет. Его заменяют пометкой “сниженный вес”. В некоторых госпиталях запрещена и пометка. Палаты забиты, потому что неделю назад Китай прислал гуманитарку с антибиотиками.
У 11-летнего Гектора полтора месяца держится температура, диагноза нет, сделали анализы — не в госпитале, пробирку с кровью носили к частникам. Его мама со слезами рассказывает, что купила специальный катетер, стерильный, а медсестра неаккуратно поправляла капельницу и дестерилизовала, и пришлось покупать другой! Катетер стоил четыре доллара, это очень дорого.
Витаминов не достать ни за какие деньги. Нет обезболивающих. В паллиативное отделение мы не попадаем — там объявлен карантин по туберкулёзу. А масок в госпитале нет! Врачи ходят со своими.
В магазинчик около госпиталя заходит ещё одна мама, толкает перед собой инвалидную коляску с девочкой. Мама широко улыбается, девочка — лысая, с исколотыми руками и ногами, тоже пытается улыбаться через маску. Маму зовут Франсис Верде, девочку — Андреа Руиз. Андреа семь лет. Она в госпитале новенькая, всего два месяца.
Они из штата Баринас, родного штата Чавеса. Опухоль головного мозга. Очень большая и очень агрессивная. Три операции. Врачи сказали, что нужно начинать облучение.
Облучения в центральном детском госпитале нет. Есть в двух столичных частных клиниках. Одна клиника выставила счёт в семь тысяч долларов, другая — 130 миллионов боливаров (4330 долларов), но предупредили, что сумма не окончательная.
Отец Андреа, учитель физики и математики, поехал продавать всё их имущество. Имущества особенно не было. Квартира, две комнаты. Овощная лавка. Квартиру оценили в тысячу долларов. Лавку никто не купил.
Франсис обошла все местные фонды и НПО. Фонды сказали, что это невообразимые суммы. Могут помочь с анализами, с лекарствами, но не с облучением. Франсис обратилась в государственную нефтяную компанию PDVSA — иногда они оплачивают лечение венесуэльских детей. Там ей сказали, что они тоже не могут помочь, хотя и хотели бы. Не могут из-за американских санкций.
Тогда Франсис узнала про госпиталь Святого Иуды, “больницу детской онкологии № 1” в городе Мемфис, США. Позвонила им. Рассказала про Андреа. И врачи сказали — пожалуйста, привозите. Но попросили медкарту и связь с лечащим врачом. Френсис пошла к врачу. И врач отказал. И в медкарте, и в телефонном звонке из венесуэльской больницы в американскую.
“Я думаю, что им запрещено, — говорит Франсис сдержанно. — Я думаю, что есть прямой запрет, поэтому. Тем более — Америка”.
Двоевластие
Площадь Боливара — самый центр Каракаса. Она зелёная, деревья, лавочки, традиционная конная статуя в центре. По периметру расположены правительственные здания — Национальная ассамблея, Капитолий, Академия наук. В трёх кварталах — Мирафлорес, Дворец президента.
Уже три года сердце власти является и административным центром оппозиции. Оппозиция заняла парламент ещё в 2016 году, победив на выборах, и с тех пор идёт война на взаимное уничтожение. Ассамблея пыталась провести национальный референдум о прекращении полномочий Мадуро и бойкотировала президентские выборы, Мадуро пытался передать полномочия Ассамблеи Верховному суду, потом — Конституционной ассамблее.
Сейчас именно в этих стенах мадуровцами готовится новая, правильная Конституция страны. Но все битвы происходят снаружи. Само здание, самое красивое в Каракасе, власть и оппозиция поделили. Парламентские сессии по-прежнему проходят по четвергам, но до обеда там собираются оппозиционные депутаты, а после обеда — провластные. В обед в зале перевешивают флаг. У Венесуэлы не только два президента и два парламента, но ещё и два флага. На официальном триколоре — восемь звёзд (восемь регионов, включая спорную золотоносную Гайану-Эссекибо), на оппозиционном — семь (границы менять нехорошо).
Соседние улицы выглядят туристическими — низкие здания, брусчатка и плитка, старики танцуют в парках, уличные кафе. Но иностранцев здесь нет. Репутация у района плохая, здесь легко могут выхватить сумку (коллективос на байках) или арестовать (тоже они). И именно здесь сосредоточено племя административных работников, муниципальных служащих и чиновников всех калибров. Они — истинная опора режима Мадуро.
С самого января служащие стоят в палатке с 8.30 до 5.30 и собирают подписи у всех проходящих “за мир, против вторжения”. Заявление прилагается. Подписи собираются отправить Трампу — как глас венесуэльского народа. Проходящих мимо окликают и требуют расписаться. Люди подписываются. Под окрик, равнодушно, искренне.
Дворничиха Делия Полина настроена решительно. Она метёт площадь в футболке с логотипом Мадуро, на груди написано “работаю на тебя”, на спине — “вместе сможем всё”.
"Я голосовала, семья голосовала, все голосовали! Мадуро — президент Венесуэлы! Беспамятные, неблагодарные! До того, как Чавес пришёл, такое было! Дети не ходили в школу, потому что нечем было платить. Чавес пришёл — школы стали бесплатными, университеты тоже.
Я живу в районе Руис Пенеда, это на западе, у нас и кубинские врачи, и венесуэльские врачи. У нас каждый месяц социальные выплаты домохозяйствам! Да, моя зарплата — 18 тысяч боливаров. Ну и что! Нам от президента каждый месяц дают коробку, полную еды, там даже белки есть, рыба! Мы даже две коробки получаем, потому что семья брата тут же прописана. И нам хватает, мы не голодаем!"
От палатки несётся крик. Женщина в оранжевой футболке отказалась подписываться, мало того, объявила, что от Мадуро — одни страдания. Тут же вокруг неё собирается небольшая уверенная толпа.
Граница
Чем ближе к границе с Колумбией, тем жарче, деревья становятся серыми от пыли, почва сухой. Чем ближе к границе, тем меньше того, чего в Каракасе навалом — бензина.
Автомобильные очереди стоят по три дня. У бензовозов дежурит полиция. Бензин у границы — это живые деньги. Полный бак заправляют за 0,33 цента. За границей наполнить бак — 20 долларов. Теперь здесь расплачиваются колумбийскими песо — более стабильная валюта.
До кризиса приграничный Сан-Антонио был живым городом на пятьдесят тысяч человек — меккой торговцев, туристов, контрабандистов, предпринимателей. Сейчас Сан-Антонио стал просто остановкой на пути, где городские заведения, от кафе до парикмахерской, работают с 12 до 15-ти. С темнотой они открываются заново и продают место на полу для сна, по пять тысяч с человека. Те, у кого нет денег, спят на улицах.
С 2013 года Венесуэлу покинули три миллиона человек. Три из сорока двух. Цифру называют заниженной.
Через трочас, прорубленные в тростнике тропы, через границу на руках волокут продукты, лекарства, запчасти, технику. Из Венесуэлы тащат бензин. Водят и людей. Переход стоит 50 тысяч (около 16 долларов).
Со всей Венесуэлы к границе едут беременные. В Колумбии роды у венесуэлок принимают бесплатно. В приграничном колумбийском городе Кукута в единственном роддоме 60% рожениц — из Венесуэлы. Им нужно дважды переходить границу, для осмотра и для самих родов.
"Это не выбор, это необходимость, — говорит акушерка Патрисия Руиз, работающая по обе стороны границы. — Если ребёнок родился в Колумбии, начинается бюрократический кошмар. Но в Венесуэле роддома принимают, только если принесёшь всё своё — и лекарства, и материалы. Естественные роды выходят где-то тридцать долларов, Кесарево — уже сто".
Многие врачи в Сан-Антонио работают на две страны — их зарплата в Венесуэле двенадцать тысяч боливаров или четыре доллара (меньше прожиточного минимума), а за границей они берут восемьдесят долларов за консультацию. В больнице Сан-Антонио тоже не работают лифты, нет генераторов и при отключениях света операции доделывают при свете с мобильных. Но так как граница близко, и врачи могут подрабатывать, здесь их почти полный штат.
Александре двадцать, и она не нервничает. У неё кесарево, второй ребёнок. Она счастливо улыбается врачу, анестезиологу, помощнику хирурга, медсёстрам.
Она купила всё, что нужно для операции, — анестезию, иглы, включая длинную для эпидуралки, шприцы, нитки, специальную впитывающую ткань, одноразовые хирургические пижамы. Перчатки в больнице были. Вместо бахил врачи натягивают шапочки для душа.
Александру кладут на спину, перед лицом вешают простыню. Она остаётся в сознании. Врачи склоняются над столом в одном общем движении, и появляется нежно лиловая девочка. Она сразу же кричит — прерывистое, смешное мяуканье. “Добро пожаловать в Венесуэлу!” — хором отвечают врачи. Показывают маме. Селфи. Ещё селфи. Анестезиолог уносит девочку к родным роженицы — всхлипывания. “Добро пожаловать в Венесуэлу, красавица!”
Первое, что исчезло с кризисом, это противозачаточные таблетки. Их нет. Иногда можно найти презервативы — очень редко, очень дорого. Беременность стала молодеть. Средний возраст первых родов в больнице Сан-Антонио за три года упал с 17 до 13–15 лет. “Дети рожают детей, что сказать”, — говорит анестезиолог.
Теперь то, что потрясло больше всего. Я слышала об этом ещё в Каракасе, не сразу поверила, не сразу решилась спрашивать. Но, в общем, половина моих собеседниц, половина женщин в этом тексте — стерилизованы. Стерилизация была и до кризиса, для женщин старше 35 с тремя детьми, в исключительных случаях, по заключению гинеколога. Сейчас исключительными случаями стали все. Средний возраст стерилизации в больнице Сан-Антонио теперь 22 года.
Решение, правда, принадлежит не только женщине. “Мы всегда просим подпись мужа, чтоб не было претензий, — говорит Патрисия. — А если стерилизуется девушка до 18 лет, просим подпись родителей”.
Стерилизация стоит сто долларов — столько же, сколько роды. Покупать нужно примерно то же самое.
"Один врач может и пятнадцать женщин за смену стерилизовать. Были бы материалы. В организации AVESA, отслеживающей репродуктивное здоровье венесуэлок, говорят, что качество стерилизаций очень низкое. Не все женщины понимают, что стерилизация, это навсегда".
Официальной статистики по числу стерилизованных женщин в Венесуэле нет. Сейчас больница Сан-Антонио стерилизует шестьдесят женщин в месяц. Сами женщины говорят, что очень страшно рожать: “Нет никакой уверенности, что можно прокормить ребёнка. Нет уверенности, что будущее вообще есть”.
Аборты в Венесуэле запрещены. В Колумбии тоже. Аборт предполагает тюремное заключение и для женщины, и для врача. В AVESA говорят, что аборты не регистрируются, но в тех трёх клиниках, которые они отслеживают, по 11 абортов каждый день. На чёрном рынке частной медицины аборт стоит триста долларов. В госклинике — как договоришься.
Я увидела женщину, которая в первый раз ела курицу. Её звали Мариселис, у неё были карие глаза с зелёной искрой.
Она только что перешла границу с двумя дочерями, двух и двенадцати лет, и 11-месячным сыном; и уже нашла работу — продавать воду на границе. Купила с рук “пенопластовый холодильник” за месячную зарплату, заработала первые четыре тысячи песо, и даже нашла жильё — место на полу за три тысячи/ночь. Дома остался муж ещё с шестью детьми — от трёх до шестнадцати лет. Она сияет. “Я самая везучая! И даже в эти годы! Мы с мужем работали в продуктовом, и нам платили едой. Ни одного голодного дня!”
…Тина и Вера — здесь с января. Тина завтра уезжает в Боготу — родила сестра, нужно навестить, передать денежку. Дома отец и трое братьев. Вера собирает деньги, чтобы ехать дальше. У неё трое детей. Младшему год.
Он провёл в больнице два месяца под капельницами — недоедание. “После этого я и решила уезжать”. Всё, что зарабатывает, отправляет домой, мужу. Откладывает деньги на билет в Чили — верит, что там есть работа, жизнь, “другая судьба”. Короткие ногти, смешные косички, она плачет, когда говорит о детях, Тина говорит, что плакать не нужно и незачем.
Никто не ехал сюда торговать собой. Ехали продавать арепы, мыть полы, печь хлеб. Но легальной работы нет даже для местных. На нелегальной кидают свои же венесуэльцы. Зато улицы принимают всех. Клиент — 30 000 песо за 20 минут. 30 000 песо — это почти 10 долларов. Это больше месячной зарплаты в Венесуэле. Обычно бывает два–три клиента за ночь. Иногда совсем пусто, вот как сегодня, перед пограничным побоищем.
За ночь можно заработать сто тысяч песо.
Никакого оптимизма у них нет.
Бритни говорит: "Что будет? Будет много крови. На что надеемся? Что наши семьи выживут".
