Художник, просидевший в “желудке кита”, — о новых гениях и культурной Беларуси

К Михаилу Гулину СМИ проявили интерес благодаря его акции “Иона”. Этот перфоманс состоялся в сентябре в рамках фестиваля public art “Открытое место”/Open city в Люблине. Гулин три дня находился в “желудке кита”, как пророк Иона, и тем самым привлекал внимание людей к вопросам изоляции — самоизоляции человека, самоизоляции Беларуси и гаджетоизоляции.

Еврорадио поговорило с художником об опыте, ощущениях, мыслях и в целом о белорусском искусстве.

— Вы сейчас в Беларуси, можно задавать вопросы о политике?

— Тут вопрос не про опасность. А в том, что ты, как художник, вроде и должен популяризировать своё творчество, ты человек публичный, зависим от прессы, а находишься в очень странном состоянии. Странно, что мы задаёмся такими вопросами, о чём можем и о чём не можем говорить. И я даже не знаю, насколько она имеет какие-то аналоги. Но, конечно, имеет. Мы в советском прошлом.

— Не в Беларуси можно было бы не задумываться. Почему вы не уезжаете?

— Я нахожусь в Беларуси, здесь живу и не собирался уезжать. Я уезжал в Польшу только для реализации проекта, и всё. Я даже, собственно говоря, и в полной мере не смог ощутить, хорошо ли или плохо на чужбине. Потому что я всего лишь полмесяца пробыл вне страны. 

— Каково это, быть художником в Беларуси?

— Ну, текущая ситуация очень странная. Она накладывает отпечаток на всё. Если по сути дела, мы и немного времени находимся в ней. Второй год пошёл, и очень сложно определить или говорить такими вот весомыми фразами “каково это жить, каково это творить, каково делать современное искусство”. 

Ну, например, я могу себе позволить не выставляться сейчас. Я знаю многих художников, у которых уже была такая подобная ситуация. Они не могут выставить себя в Беларуси: цензура, экономические причины. 

Знаю лично ряд художников, которые просто не могут реализовать свои проекты, потому что нужен определённый бюджет. И художник достаёт деньги на это из семейного кармана. В других странах есть поддержка фондов, есть поддержка меценатов. Так что быть художником в Беларуси — это иметь проблемы с реализацией проектов, потому что “ну просто-напросто нету денег”. И похожая ситуация была с моим проектом.

— Давайте поговорим о нём. Что это было, почему в Польше?

— Этот проект я придумал году в 2017-м. Он был в сыром виде, без визуализации. Где-то через два года я там познакомился с Максимом Круком, художником-постановщиком и таким достаточно известным декоратором. Он и помог мне реализовать этот проект в полной мере.

Я поучаствовал в конкурсе проектов для Венецианской биеннале. Но вы знаете, как бывает в Беларуси: его не отвергли, не зацензурили, не “заблокировали”. Его просто даже не прочитали толком.

Проект не победил, потому что у “специалистов”, которые его оценивают, конкретное мышление — нужен материал, нужна скульптура, нужна живопись. Они не понимают, что им ждать от таких вещей, как инсталляция, видео, перфоманс. Но шанс реализовать проект выпал в Польше. Я дождался.

— Как это было?

— В этом году куратором фестиваля public art в Люблине “Открытое место”/Open space был приглашён Андрей Дурейко, белорусский художник и куратор, который живёт в Дюссельдорфе, мой хороший коллега. Он мне предложил показать проект. Сначала ответили, что проект сложно реализуем, бюджет большой. А потом один из художников отказался от участия в фестивале, и на мой проект выделили дополнительные средства. 

Мне за это и нравятся перспективные практики. Да, у тебя может быть изначальный сценарий, но жизнь всегда работает по-другому. Ты не можешь угадать каждый свой шаг на сто процентов. И это хорошо. У меня вначале вообще был проект об изоляции, о проблеме современного человека и постоянного онлайна. 

Но потом началась мировая пандемия, и моя работа изменила своё звучание, схватила новые нотки. Потом на политической сцене начались действия, и мой проект тоже двинулся дальше.

— Вы три дня были в “чреве кита”, что вам запомнилось?

— Опять же, жизнь подкинула точно такую историю и на мой объект. С ним не получилось полной изоляции из-за того, что мой объект был прозрачен и меня было видно. Мне пришлось коммуницировать с людьми. 

Хоть я себе и придумал такие фразы по-польски, по-английски: “я не могу с вами разговаривать”, хоть и пытался как можно быстрее пресечь коммуникацию, тем не менее по независящим от меня причинам она всё же была. Ежедневно кто-то пытался ко мне пролезть туда, люди пытались как-то взаимодействовать, иногда довольно-таки агрессивно. 

— Охраняли вас? 

— Да, полиция меня охраняла. У меня возникли проблемы с местным сообществом, с молодёжным, с фанатами мотоспорта. Они пытались воздействовать на мою конструкцию, пытались её сломать, добраться до меня.

— Какие отзывы были на проект?

— Многим моим знакомым он был очень близок. В Беларуси его приняли близко к сердцу. Много людей за меня беспокоилось и беспокоятся до сих пор. И очень многие спрашивают об этом опыте. Многие переживают, какие-то сходные ощущения сейчас чувствуют. 

— Что испытывает сейчас культурная среда в Беларуси? Похоже на вашу изоляцию?

— Опять же, хочу сказать деликатно. Сейчас очень чувствуется напряжение, я вижу масштабы оттока людей. Я даже за время акции в Польше успел встретить огромное количество культурных деятелей. Передовых культурных деятелей, с которыми ещё недавно виделся в стране. Я занимаю такую позицию: эту историю сейчас прожить и где географически её прожить — это уж точно не мне определять и точно не кому-то другому.

То есть ты должен сам для себя определить. Каждый для себя сейчас определяет своё место и насколько ему хватает сил душевных и физических пребывать в том или ином месте. 

Я не делаю конкретного заявления “не уезжайте”. Культурный слой разрушается, и я очень пессимистично настроен, но тем не менее говорить человеку, что ты должен делать так-то и так-то, поступать вот так-то, я не вправе.

— Ситуация сможет породить новых белорусских гениев? Как цветочки через асфальт.

— “Породить” это громко сказано. Но высветить каких-то людей — да, определённо может. Более того, она уже высвечивает. Я начал ценить человеческие качества — доброту, самопожертвование, верность. Они вышли на передний план. 

Ты начинаешь что-то больше ценить, люди начинают что-то подмечать, и так высвечиваются новые имена. Они уже подсвечены и есть, но станут более заметны. 

— На кого обратить сейчас внимание?

— Ну я опять назову имена, а не навредит ли это человеку? Но если так говорить, вспоминать, как за последний год менялось мое мироощущение, это была такая группа Nizkiz, которая до этого не была в моих фаворитах. 

Или появился очень хороший художник-плакатист, он хлёсткий, жёсткий, интересный, и это уже молодая генерация, моложе Владимира Цеслера, — Юрий Ледян. 

Есть ещё две молодые художницы, которые сделали в своё время неочевидные акции, но мне кажется, что они сработали и эти художницы заслуживают своей доли признания: Ульяна Невзорова, Надя Саяпина. 

Сейчас всё бурлит: и фотографы, и художники, и музыканты, и поэты, их много в тени, их хочется подсветить, но боюсь навредить.

Я случайно прочитал на российском ресурсе о Руфине Базловой, о которой никто не знал, а тут она внезапно становится главной художницей этого периода. Очень интересные проекты рождаются в Польше — та же Яна Шостак, очень интересная и активная. И все сейчас так включились в инфополе, чему я очень рад. И с ходу вот так смог такие примеры и истории рассказать.