Каким мог быть миграционный кризис, если бы не разгромили белорусские НГО
Белорусы уже сталкивались с миграционным кризисом: в 2016 году сотни чеченских семей уезжали из Бреста в поездах на польский Тересполь. Некоторые из них спали на вокзале, другие — снимали квартиры у брестчан.
Тогда мигрантам помогали правозащитники, активисты, журналисты, просто небезразличные волонтеры. Сейчас и мигранты, и сами белорусы остались без помощи НГО. Их ликвидировали аккурат накануне обещания Александра Лукашенко не сдерживать мигрантов “на пороге Европы”.
Мы расспросили правозащитницу Насту Лойко из команды Human Constanta о том, каким мог бы быть миграционный кризис этого года, если бы НГО работали в полную силу.
“Дети, зачем вы лезете в клумбу?”
Пять лет назад мигранты с Северного Кавказа — в основном из Чечни — пытались попасть в Польшу через Брест. Получить убежище в ЕС получалось не у многих. Примерно 10% из тех, кто приезжал в Польшу на брестском поезде, могли остаться для прохождения процедуры международной защиты. Остальные отправлялись обратно — потому что “войны в Чечне не было”. Стало быть, и бежать не от чего.
Не только Польша, но и Рамзан Кадыров как бы не понимал, от чего бегут его люди. Он называл их не беженцами, а заложниками “спецслужб европейских стран, которые соблазняют чеченцев рассказами о райской жизни”.
Но число желающих попытаться попасть в ЕС через Брест не снижалось: в Бресте тогда находилось несколько тысяч мигрантов. Тогда это число — “несколько тысяч” — казалось огромным. СМИ писали о миграционном кризисе.
— Но тогда максимальное число, которое мы фиксировали, — три тысячи людей в конце 2016 года. А сейчас речь идёт о десятках тысяч человек. Это ощущается на улицах Минска и других городов, — рассказывает Наста Лойко.
Тогда в Бресте усилиями волонтёров делалось многое. Они опрашивали приезжающих в Беларусь чеченцев, помогали им обращаться за международной защитой. Собирали информацию о том, что происходит с польской, а что — с белорусской стороны, писали аналитические обзоры. В отличие от кризиса этого года недостатка информации тогда не было.
— Было большое направление работы по гуманитарному направлению. Порой людям приходилось ночевать на вокзале, и мы искали возможность оказывать им медицинскую, психологическую помощь. Мы проводили юридические консультации для взрослых и мастер-классы для деток.
Я никогда не верила в толерантность людей в Беларуси. И когда мы начали работать в Бресте, то сталкивались с довольно широким размахом ксенофобии. Даже местные активисты, медиа относились к мигрантам очень настороженно.
Прямо на улицах прохожие могли нелицеприятно высказываться в адрес людей чеченской внешности, хоть с обратной стороны негатива не было. Или такой случай: дети играют около цветов, а на них кричат: зачем вы лезете в клумбу?
Это первая реакция в отношении любых непохожих людей — настороженность, страх. А порой — агрессия. Мы это ощутили, и нам понадобилось определённое время, чтобы найти тех, кто готов помогать.
Волонтёры пробовали заниматься просветительскойработой. Чтобы помирить брестчан и чеченцев, организовали “Фест дружбы”. На него пришло больше двухсот человек. Половина гостей — с Северного Кавказа. Вторая половина — брестчане.
— Дети играли вместе, ставили сценки, участвовали в мастер-классах. Очень комфортно сосуществовали. Мне кажется, это был важный опыт, чтобы показать, что это такие же люди, просто со своими особенностями и порой — дополнительными потребностями.
И сейчас мы просим людей реагировать на мигрантов из стран Ближнего Востока не только страхом, просим пробовать задуматься, почему эти люди здесь оказались, какая им нужна помощь. Объясняем, что эти люди оказались заложниками ситуации.
Есть причины, по которым они бегут из своих стран. Мы знаем, насколько ущемляют людей в Ираке по национальному признаку — и объясняем это белорусам. Люди, которые прислушиваются к этим аргументам, начинают иначе реагировать на мигрантов.
“Тогда в похожей ситуации людей сразу высылали”
Работать как раньше правозащитники уже не могут. Даже простой опрос беженцев уже невозможен — это может быть небезопасно для волонтёров.
— Есть ещё одна большая разница между текущей ситуацией и историей с транзитными беженцами в 2016 году. Тогда люди сами приезжали в Брест, и порой у них были проблемы с местными миграционными службами. Иногда их задерживали и выдавали в Россию. Для нас это были тяжёлые кейсы.
А ситуация, которая случилась сейчас, уникальна тем, что вся эта волна контролируется местными властями. Мы знаем, что есть места, где живут люди с истекшими иммиграционными визами. Что наши миграционные службы об этом знают. И не трогают их, хоть раньше людей в такой ситуации сразу высылали.
С другой стороны, видно, что власти уже и сами не знают, что делать с этими людьми.
Волонтеры всё же пытаются помогать мигрантам. Например, передают лекарства, потому что из белорусско-польского леса люди возвращаются с подорванным здоровьем.
— Мы стараемся взаимодействовать с профильными организациями, у которых больше полномочий, — с “Красным Крестом”, с “Докторами без границ”, с управлением верховного комиссара по делам беженцев. Но, конечно, нам не хватает комплексной инициативы по гуманитарной помощи этим людям.
Разница с ситуацией 2016 года ещё и в том, что для жителей Чечни Беларусь не была безопасной страной из-за отсутствия границы с Россией. Поэтому мало кто из мигрантов оставался жить в Беларуси — не меньше, чем Беларусь, им подошёл бы любой российский регион.
Сейчас для кого-то из мигрантов Беларусь могла бы стать безопасной страной — если бы здесь соблюдались права человека.
А если они останутся? Их будут содержать на мои налоги?
Мы задали Насте Лойко топ вопросов, которые беспокоят наших читателей. И попросили правозащитницу “проработать” наши негативные установки.
— Что, если мигранты останутся в Беларуси?
— Даже если они остаются, Беларусь ничего не теряет, а только приобретает. Чем больше людей работает, тем больше платится налогов. В Беларуси, конечно, есть скрытая безработица. Но есть и сферы, в которых не хватает работников. Если люди готовы там работать, нам это только поможет.
— А если они не захотят работать, мы будем содержать их на свои налоги?
— Если мигранты подаются на статус беженца в Беларуси, им платят совсем маленькие суммы — пять базовых величин [127,5 белорусского рубля. — Еврорадио]. Это правда небольшие деньги. У нас нет таких пособий, как в ЕС. Так что мы не теряем налогов, но можем приобрести новые трудовые руки, которые готовы работать и платить эти самые налоги.
Есть много исследований, которые показывают: такие потоки миграции только укрепляют экономику страны.
Мне кажется, в людях говорит простой страх и нежелание принимать людей другой культуры, другого языка, другой религии рядом с собой.
— А что с белорусской культурой? Выдержит ли она натиск чужого языка, религии и традиций?
— Белорусская культура в упадке, но причина не в мигрантах.
Есть примеры западных стран, в которых волны миграции только укрепляли их национальные культуры. Я уверена, что вся эта аргументация — это ксенофобия и непринятие.
Людям просто стоит работать с собой: мы живём в глобализационном мире, миграция — это естественный исторический процесс. Просто Беларуси везло, мы были монолитные, у нас 70% населения — представители титульной нации. А большинство из оставшихся 30% — это близкие нам люди из России и Украины.
Мы сами искали человеческого отношения
Видеть людей из более далёких стран для нас непривычно. Но к этому можно привыкнуть.
Отношение белорусов к проблеме нерегулярной миграции сложное, потому что мы столкнулись не с волной миграции, а с гибридной войной, убеждён аналитик Белорусского института стратегических исследований Вадим Можейко.
— Белорусская толерантность прежде была умозрительным конструктом. Легко быть толерантным, когда сидишь в маленьком городе и не часто сталкиваешься с людьми других культур. Другое дело, когда действительно происходит столкновение. Тогда и выясняется, что всё не так гладко.
Я слышу сейчас и людей, которые сочувствуют мигрантам, и тех, кто говорит, что они сами виноваты. Но мне кажется, важно понимать, что белорусы столкнулись не просто с естественной волной миграции, с какой сталкиваются, к примеру, жители Турции.
А Беларусь сталкивается с гибридной волной. И в этом смысле ни в одной стране мира люди не будут рады, если власть будет превращать страну в транзитный лагерь беженцев, ориентируясь на свои политические цели. Эта ситуация никого не порадует.
И да, когда я смотрю фото и видео из Минска, когда вижу, во что превращается Минск при участии Лукашенко, мне печально и грустно. Это не то, как всё могло бы быть в нормальной ситуации.
А может, белорусы просто чувствуют, что у них больше прав на Европу, чем у мигрантов из стран Ближнего Востока? Хороший вопрос, и для ответа на него нужно учесть несколько факторов.
Во-первых, правовой. Те белорусы, которые уезжают в Европу, делают это легально. И даже если они вынуждены переходить границу нелегально, как, например, было в ситуации с активистами ByPol, перейдя границу, они сразу ищут способы легализоваться. Поэтому те, кто даже в тяжёлой ситуации старается искать легальные способы для эмиграции, чувствуют, что у них больше прав на Европу, чем у людей, которые пользуются нелегальными возможностями.
Во-вторых, культурный момент: белорусы считают, что у них больше прав на Европу по той же логике, по какой иракцы могут считать, что у них больше прав на Ближний Восток.
А ведь положение, в котором оказались мигранты, усугубляется тем давлением, которое испытали на себе негосударственные организации. Из-за этого те же правозащитники не могут оказать этим мигрантам настолько полную помощь, какую могли бы оказать несколько лет назад.
Если бы у третьего сектора была возможность нормально работать, положение мигрантов не было бы таким катастрофическим.
Важно, чтобы в стране услышали голос правозащитников. В Беларуси сложилась уникальная ситуация: согласно летнему опросу Chatham House, в стране есть три институции, которым доверяют в наибольшей степени. Православная церковь, независимые СМИ и правозащитники. Я не уверен, что в мире есть подобные примеры, когда правозащитники — топовый институт, которому доверяют люди.
Для меня ответить на вопрос о том, как себя вести по отношению к мигрантам, очень просто: так же, как вести себя по отношению к людям. По-человечески. Помнить, что человеческое отношение — это то, чего искали сами белорусы весь 2020 год.
