Я вспомнила, как приехала к Алёне в первый день выписки из роддома. Я тогда волновалась, что окажусь среди большой семьи, для которой я совершенно чужой человек. Но мне очень хотелось побыть внутри большого семейства. За спиной витал призрак матери, я ещё слышала, как она стучит по больничному окну моей палаты, растворяясь навсегда, сокрушаясь, качая головой, что опять девочка родилась, словно это проклятие. Всё случившееся было настолько странным, что поездка в гости вместо возвращения домой казалась мне более нормальным поступком, чем переступить порог квартиры, где всё кричало об одиночестве. В прихожей нас встречала родня Алёны и Гогена. Родители мужа, два колобка, как и Гоген, мама Алёны Алла Петровна (певучим голосом представилась она мне), тётя, низкорослая женщина с маленькими хитрыми глазками, брат и лохматая собака, похожая на таксу. В отдельной комнате лежал Алёнин дедушка, инвалид. В гостиной был накрыт стол.
Огромные тарелки с салатами и горячим — мясо и картофель, водка и вино, три бутылки минеральной воды. В центре стола букет длинных красных роз. Стоило войти, как на меня вдруг обрушились запахи, звуки, ор большой семьи, суета. Дети на наших руках беспокойно закричали, и все тут же смолкли, зашикали друг на друга. Алёна, видя моё смущение, потянула меня в спальню. Там мы, немного покачав младенцев, уложили их в деревянную кроватку. Они смешно таращились в потолок, но смолкли, будто сами обалдели от происходящего.
Опустившись на широкую кровать, мы в унисон вздохнули.
— Дурдом “Ромашка”, — Алёна улыбнулась и дотронулась до моей руки. Я не знала, что сказать. Оглядела спальню, стены которой были оклеены обоями в крупные цветы на бледном бежевом фоне, в углу стоял стол с компьютером, напротив окна большой шкаф, две кровати: детская и взрослая. Алёнино жилище не было квартирой богатых людей, где каждая мелочь, будь то стены или мебель, говорила о том, сколько денег на всё это потрачено, с выпяченной напоказ роскошью. Стало чуть легче, что мы действительно не так сильно отличаемся друг от друга.
В комнату заглянула мама Алёны. Такая мелкая, миловидная, но в чём-то скользкая дама. На ней было длинное прямоугольное платье, туго обтягивающее грудь и бёдра, с размазанным по ткани рисунком стеблей и лепестков.
— Чего спрятались, девочки? За стол! — пропела тонким голосом.
— Сейчас, — Алёна поморщилась. Она как-то сникла дома, я пыталась понять почему. Мне казалось, что она не могла дождаться приезда и вся эта большая семья, шумящая за дверями, — её жизнь. Будто прочитав мои мысли, Алёна приблизилась ко мне, положила голову на плечо.
— Родные мне тут только брат и дедушка. Брат, кажется, гей, а дедушке надо поменять подгузник да сделать массаж. Серёга наверняка его запустил, пока я была в больнице. А мама и тётка… — она махнула рукой. — Потом расскажу. Мы же подружимся?
Она посмотрела мне в глаза так открыто и искренне.
— Глупый вопрос, знаю, — пожала плечами. — Просто у меня одна подруга, и она того, немного дура, если честно, хоть люблю. Красивая. Только толку мне с её красоты!
— У меня, — я запнулась, гадая, стоит ли говорить, — у меня вообще никого нет.
— Сейчас вернусь, — Алёна выскользнула из комнаты. Через минуту вошла с бутылкой коньяка в руках и двумя хрустальными рюмочками. Она села на кровать, разлила коньяк, дала мне рюмку.
— За дружбу! — мы чокнулись. — Пару капель нам можно, всё-таки событие!
— За Машу и Кольку! — добавила я.
— Истинно так!
